Кандидат

Бортовые церебры задумались — и с разницей в несколько десятых секунды выдали настойчивую рекомендацию: поднять орбиту элементов орбитального комплекса на высоту тридцати тысяч километров. Не дожидаясь решения медлительного экипажа, автоматика уже дала старт последовательности сброса силового щита, одновременно гигантские кольца запирающих синусов огромного тетраэдра, на который был натянут щит, уже начали подавлять мембраны собственных экранов, давая максимальный простор на пролёт основной и дублирующей станции и многочисленного малого флота поддержки.

Он не медля дал подтверждение приказам и под грохот стонущих на холодном старте ходовых генераторов станции выбежал в главный коридор, который уже успел полностью опустеть. Все были на своих местах.

Он тоже будет на месте. Нужно только успеть раньше, чем окончательно коагулирует щит. В голове мелькали какие-то запоздалые расчёты. Пятьсот километров — смерть без вопросов. Кокон шлюпки если и выдержит, то двигательная секция генераторов точно пойдёт вразнос, а для космоатмосферника это будет означать одно — нештатный вход в атмосферу почти на второй космической, такой силы будет импульс отдачи. Он сгорит раньше, чем с ним случится то, что раньше случилось со злополучным спутником.

Значит, он должен добраться до пухнущего внизу чёрного флюса раньше, чем будет сброшен щит.

Откуда в нём тогда жила уверенность в том, что именно так он сможет попасть вниз, в вожделенный мир Иторы? Были ли в том виноваты многочасовые размышления о невесть как угодивших туда людях, а может, это тайный голос, что звал его все эти годы, после первого их случайного знакомства?

Тогда он об этом не успел как следует подумать. А потом было поздно.

Капсула послушалась его уровня допуска и рухнула «вниз», к поверхности. От сверкающего днища станции, уже уверенно набирающей высоту, отделилась крошечная капля. Каналы тотчас погасли, заполненные тугой непроницаемой ватой. Ему, наверное, что-то кричали, пытались перехватить управление, однако он знал, что делает. Остановить коагуляцию поля они уже не смогут, даже если захотят рисковать планетарным катаклизмом ради одной его жизни. Итора тянулась к их щиту с жадностью голодной амёбы навстречу шарику белкового коацервата. И потому щит нужно было немедленно убрать с её пути.

Он успеет, не даст им повода. Он исчезнет из поля зрения раньше, чем одна короткая неяркая вспышка мыльным пузырём накроет Итору. Он уже будет внизу.

Но всё случилось совсем не так, как он рассчитывал.

На какой-то миг он словно встретился с чем-то глазами. С чем-то совсем иным, бесконечно далёким от него, обычного человека, далёким от того образа Иторы, что жил в нём до сих пор. С чем-то древним, таким древним, что само это окружающее космическое ничто было моложе. С чем-то, сокрытым позади этой планеты. С чем-то, выглянувшим на миг из-за вселенского размера запертой двери.

Это нечто, ключ и замок в одном лице, коснулось его и отпрянуло. И тогда он умер.

Безжизненный сплав металла и плоти падал и падал, такой же мёртвый, кувыркаясь в плазменном коконе распарываемой атмосферы. Он падал вместе с капсулой, пропекаясь насквозь, превращаясь в комок обугленного биосубстрата, но продолжал видеть и чувствовать. Боли не было. Как не было и страха. Было лишь ожидание.

Удар выбросил его вместе с капсулой куда-то в далёкую неизвестность, в неведомый сектор космоса, где сверкали лишь одинокие звёзды, недвижимо, величественно и печально. Его капсула медленно стыла, пока не слилась в немом единении с окружающим ледяным покоем.

Полёт сквозь тьму длился целую вечность.

Здесь царствовала ночь.

Самый трон её попирал эти земли бессмысленные тысячелетия.

Камни цвета застывшей на жутком морозе человеческой крови.

Звёзды цвета последнего крика, преисполненного невыносимого отчаяния, бессмысленно горького, проклинающего.

Застывший, потерявший животворную силу воздух.

Здесь не пели ветра.

Здесь не было движения.

Время умерло.

Сама же Вечность была по обыкновению терпелива, она и создана для долготерпения. Не умея за себя бороться, она могла только ждать. Невидимые глаза день за днём следовали строкам неуничтожимых вещих рун, что щедрой рукой были разбросаны по этим чёрным полям. Даже сквозь мертвенный мороз к небесам доносился трупный смрад сгнивших ещё при жизни туш, под небесами безумными духами носилось эхо давней битвы, только сами бесстрашные воины, некогда принявшие тут неравный бой, боле не могли потревожить спокойствие этого рассудительного взора. Они исчезли. Лик неспешно гниющего во мраке и опустошении мира был недостаточно хорош, чтобы стать последним пристанищем славным героям прошлого. Спасительное тление успело стереть эти знаки с поверхности застывающего в немом сумасшествии пространства. Их память была достойна большего, но подарок и без того был бы искренне оценен, если б довелось им высказать своё последнее слово.