Канарский вариант

— С Тенерифе утром летит чартер в Москву. — Она говорила отрешенно-спокойно, будто там, вдали, умер давно обреченный больной, и только дергающийся уголок губы и потемневшие от боли глаза выдавали ту круговерть чувств, что сейчас владела ей.

— Конечно. — Сергей скомкал лежавшую на коленях крахмальную салфетку, бросив ее на стол.

— И еще, ребята… Присмотрите за Леной и за сыном… Мало ли что?..

Я отозвался сумрачным кивком на ее взгляд, ищуще остановившийся на мне.

Ресторанный угар оборвал мягкий хлопок автомобильной дверцы.

Спустя полчаса мы приехали в дом. Ребенок спал, и будить его Вера не стала.

Мы помогли собрать ей вещи, и вскоре она с Сергеем уехала в аэропорт.

Какое-то время мы с Леной молча сидели на кухне. Затем она произнесла задумчиво:

— Наверное, я несу аморальную и циничную чушь, но все-таки — есть во всем этом один плюс: она его не любила… Я знаю.

— Почему?

— Потому что он любил только деньги. И сложил голову из-за них, проклятых…

— Да не только в деньгах дело, — сказал я.

— А в чем?

— В той территории, на которой их зарабатываешь. — Я поднялся. Обойдя стол, подошел к ней, обнял хрупкие плечи и поцеловал нежные пряди, упавшие на висок. Сказал: — Все. Завтра приеду.

— Оставайся, — неуверенно отозвалась она. — Комнат много, я тебе постелю.

— Мне будет трудно уснуть, зная, что ты где-то рядом, — дипломатично поведал я.

Она посмотрела мне в глаза. Сказала:

— Я об этом пожалею…

— Не думаю, — с лживой уверенностью заявил моими устами встрепенувшийся в глубине порочный соблазнитель.

Уже утром, забываясь в зыбком, истомленном сне, я вспомнил скабрезные разглагольствования папани. Старый чертяка все-таки в чем-то был прав!

Весь экипаж машины боевой под художественным руководством моего мучителя родителя прикатил, немилосердно сигналя под окнами, ровно в половине десятого утра.

— У вас тут что, работа? — не открывая глаз, прошептала Леночка, прижимаясь ко мне восхитительно горячим, ароматным телом.

— Да, дьявол ее побери! — Я с трудом пытался разлепить набухшие веки.

— Какая?

— Ну… работа-то не волк, зато начальник — зверь! — С трудом сохраняя равновесие, я шагнул к окну.

Папаня, стоявший у «Мерседеса» с распахнутыми настежь дверьми, выразительно погрозил мне кулаком.

— Щ-щас, мою бабушку так-растак! — Я скривил ему зверскую рожу. — Без меня не обойдетесь, что ли?!

— Так и поделим все без тебя, — донесся бесстрастный ответ. — Спи. Дорогой товарищ. — После папин голос повысился: — Его благородие только просыпается, а у меня уже вся жопа мокрая от беготни! Всю ночь с бомбой мудрили, герметизировали, кабель с ранья покупали-выбирали…

Я обернулся к Лене. Молвил повинно:

— Должен ехать. Служба!

Она с неохотой раскрыла глаза. Произнесла через вздох:

— Позвольте чисто мужской вопрос: что делаете сегодня вечером?

— И вечером — служба, — ответил я. — На мне ребенок и любимая женщина. Буду с ними занят до следующего утра.

— А утром снова на службу? — Она потянулась. — Ладно. Что в таком случае вы предпочитаете на ужин, любимый мужчина?

— Мы пойдем в ресторан.

— Ну-ну! — сказала она рассудительно. — Не надо излишнего изобилия красивых жестов. Источников доходов на острове Фуэртевентура весьма немного. А на помощь извне теперь рассчитывать не приходится. Или вы граф Монте-Кристо?

— Стремлюсь быть таковым, — поведал я. — Но покуда не выходит. Хорошо, согласен: пускаемся в семейное плавание. Дизеля — на экономический режим!

Острить-то я острил, но, когда выходил из дома, не без трепета душевного подумал о той доле правды в каждой шутке, что в количественном своем отношении иной раз невольно над самой шуткой преобладает…

На Леночку, как мне показалось, я произвел впечатление во всех смыслах благоприятное, однако беда всех этих первых впечатлений в том, что им довольно трудно соответствовать в дальнейшем.

— Хорош! — восхищенно сказал папаня, обозрев мою деформированную активным образом ночной жизни физиономию. — Герой полотна Пикассо! Матрос с торпедированного сухогруза… Ну, починил разбитое сердце свояченицы покойного?

— Поехали, изуверы, — хрипло откликнулся я. — Дайте воды.

— Чего, уже потек радиатор? — не удержался от пошлой подковырочки братец Вова — клянусь, наверняка глубоко завидовавший мне.

— Слушай, я тебе не подушечка для иголок! — взорвался я.

— Чего ты злишься? Я ж о тебе беспокоюсь… Вот и презервативы тебе купил, черного цвета, специально…

— Почему… черного? — обернулся я на него.

— Ну… в доме траур… Твой такт оценят…

Я беспомощно отмахнулся от негодяя вялой со сна кистью.

Обижаться на братца было бессмысленно. Слышал, что как-то, спьяну наткнувшись на процессию, возглавляемую его знакомым, хоронившим жену, Вова, давно не видевший приятеля, удивившись, спросил его: ты что, мол, разве женился? И, услышав скорбное подтверждение, протянул руку, торжественно заверив: «Поздравляю!»

Его прикольчикам с душком черного юмора еще с детства не виделось конца и края.