Камуфлет

Ванзаров отогнал неприятный холодок, пробравшийся по плечам, и двинулся изученным маршрутом. Ступать старался беззвучно, в пустом доме даже легкий скрип половиц отдается громовым эхом.

Наконец второй этаж и кабинет князя. Дверь поддалась легкому усилию, но издала жалостный и пронзительный скрип. Раритеты встретили гостя равнодушием. Найти что-то без света в нагромождении невозможно. Но Родион Георгиевич ощупью прошел до стола, нагнулся, присмотрелся и взял то, что хотел.

За дверью послышался шорох.

Ванзаров присел, скрываясь под массивным силуэтом стола, вслушался.

Снова непонятный треск. Быть может, половицы рассыхаются?

Он ждал, готовый ко всему.

Там, за дверью, кажется, кто-то был. Легкие шаги отражались шорохом обоев.

Тело предательски затекло, но Родион Георгиевич приказал себе терпеть.

Может, Ягужинский оставил филера еще и внутри?

Опять странные звуки, теперь кружат где-то на этаже.

Господин Ванзаров, выпускник Петербургского университета, адепт логики и агностик по убеждениям, непроизвольно перекрестился.

Неясные скрипы не унимались… Что-то приближалось… Неужто бесприютная душа князя не находит себе покоя?

Где-то вдалеке первый петух приветствовал грядущую зарю.

Загадочные звуки растворились в тишине бесследно.

Более не имея сил выжидать, Родион Георгиевич подскочил и на затекших ногах стремительно одолел обратный путь. Он перелез через решетку сада, когда небо раскрасилось отблесками утра.

9-е число, начало десятого, +17 °C.

«Польская кофейня» на Михайловской улице

С утра в заведении пани Бахминской пекут изумительные булочки, подают свежайшее масло с ароматным кофе тонкого помола, предложат яичницу и хрустяще поджаренный бекон. Если так завтракает каждый варшавянин, то, ей-богу, стоит записаться в поляки!

Впрочем, полноватого господина, кажется, созданного для утех кулинарии, ароматы не радовали. Сидя у дальнего окна, он тревожно озирался, нервно тер очки и внимательно оглядывал каждого входящего. Кофе давно остыл, свежий номер «Нового времени» лежал нераскрытым.

Почему выбрано это кафе, Алексей Сергеевич понять не смог. Ничего особенного или таинственного в нем не было. И вообще, главный редактор согласился на авантюру ради одного: редкому репортеру выпадет удача лично поучаствовать в уголовном расследовании. Тем более под руководством Ванзарова.

Сам Родион Георгиевич обещал быть поблизости. Именно эта неясность тревожила Суворина. Он загляделся в окно, не заметив, откуда явилась тень. Алексей Сергеевич вздрогнул: к нему за столик подсела дама в вызывающе черном платье и черной вуали. Даже руки затянуты черным кружевом. Видимо, пребывала она в глубоком трауре.

Господин издатель обозначил поклон, от стула зад не оторвав, и уставился в ажурную сеточку. Что делать дальше, он искренно не знал. А инструкций Ванзаров не оставил.

– Желаете кофе? – спросил Суворин, чтобы не молчать.

Дама благосклонно кивнула.

Подали венский с густыми охтинскими сливками.

Дама лишь коснулась фарфоровой чашки перстом, повернув ушко к себе. Вуаль омывала контур лица темным омутом. Загадочным и волнующим. Алексей Сергеевич немедленно нафантазировал, что гостья вежливо улыбнулась, и заявил:

– Такие дни стоят нынче, горожане просто изнывают от усталости.

Дама молчала.

Суворин ощутил волну жара. Ему стало душно, требовался глоток хоть чего-нибудь. Чашка остывшего кофе опустела. Промокнув губы салфеткой, он натужно усмехнулся:

– Приятно рад нашему знакомству.

Незнакомка даже не шелохнулась, но издателю показалось: едва заметным кивком выразила одобрение.

– Я пригласил вас, чтобы обсудить вопрос… – начал он и вдруг нежданно для самого себя выпалил: – Так вы и есть Антон Чижъ?

Пальчик в кружевах запечатал его губы знаком молчания.

– О! Прошу прощения! Я позволил себе надеяться! – излишне бравурным тоном заявил Суворин и устыдился пошлой манеры. Он сорвал очки, тут же надел и срывающимся голосом произнес:

– Не скрою, ваши письма произвели на меня глубокое впечатление. Не каждый читатель рискнет вот так открыто высказывать мысли. Прямо скажу, смелые мысли. Например, пишете… – в предательски дрогнувшей руке появилась смятое письмо, – …что «христианское причастие не несет нам ничего, кроме постыдного глотка церковного вина». Что оно «потеряло дух веры и не может приобщать к таинству единения с Богом». Предлагаете отказаться от него вовсе, ибо «грядет время истинного причастия, истинной крови, когда каждый сможет быть сам себе и причастием и Богом». Поверьте, это слишком серьезное заявление. Оно, знаете ли, даже в наши либеральные времена не сможет быть напечатано никогда. Ибо посягает на такое, что… тут и до помазанника Божьего недалеко.

Дама в черном внимательно слушала, чуть склонив голову, более ничем не выражая свое мнение.

Суворина подталкивал за язык порыв храбрости или бес тщеславия, кто знает: