Каменный фундамент

У Алексея в глазах зарябило от столбиков цифр, каких-то непонятных ему формул.

— Вот оно как… — только и смог он сказать.

— А это тоже не рассмотрено техническим советом, — Никулин с досадой захлопнул скоросшиватель и отбросил его в сторону. — Я думаю, не будет с моей стороны бестактностью, если я повторю то, что сказал в начале нашего разговора: контроль со стороны партийной организации — это прежде всего помощь в работе. Конечно, я виноват, слишком виноват, что сам раньше не обратился за этой помощью, но ведь здесь не вопрос ложного самолюбия, кто к кому должен прийти первым… Короче говоря, я прошу вас объективно учесть все то, что я вам показал и рассказал сегодня, и отметить то обстоятельство, что я молодой еще работник в области рационализации и изобретательства.

— Выходит, Борис Михайлович, вас и критиковать, если по-честному, так не за что, — сказал Алексей. Он сам был поражен таким выводом.

— Нет! Критикуйте! Критикуйте обязательно! Строго, пристрастно критикуйте меня, как коммуниста, за беззубость мою по отношению к техническому совету! — почти закричал Никулин. — Голову за это снимите с меня! Следует. А другого, извините, я лично ничего за собой не вижу. Я ничего не утаивал, раскрыл вам все…

Они начали в шесть часов. А сейчас время приближалось к одиннадцати, и серые летние сумерки плыли над землей. Уже едва различимы были дальние углы комнаты, слились в одно пятно корешки книг, стоявших на этажерке у стены, — Никулин не спешил включать свет. Он сновал взад-вперед по комнате, иногда останавливался у распахнутого окна послушать, как стучит нефтяной движок на временной бревнотаске, и говорил, говорил. Рассказывал Алексею, что, поступая на эту должность, он и не представлял себе, насколько трудна и сложна окажется его работа, как в то же время она незаметна и, хуже того, неблагодарна. Автору предложения принадлежат и честь и деньги, а ему — ничего, кроме необоснованных упреков. И профиль вовсе не его. Он экономист, а тут вникай в механику. Конечно, он вникает, но каким напряжением сил все это дается? Жена осталась в Казани, сюда переезжать не хочет, а на два дома жить дорого. Приходится вечерами прирабатывать. На этой должности зарплата выше, чем у экономиста, и еще преимущество: можно строить рабочее время, как себе удобнее. Зато другая беда: всякие слухи ползут о нем — и бюрократ, и бездельник… Горько все это… Алексей сочувственно поддакивал. Ведь в самом деле, бывает, не разберутся люди, а сплеча, сплеча…

Так они проговорили до глубокой ночи.

Алексей спохватился первым, стал собираться. Никулин бескорыстно предложил ему:

— Хотите, я денька в два могу все привести в систему и для удобства пользования самое существенное изложить на одном листке?

Алексей заколебался. Он сам не знал, как лучше поступить.

— Обычно всегда делается так, — разъяснил Никулин. — Вам, вероятно, придется докладывать на партийном бюро? Моя краткая справка поможет вам быстрее и без лишних затрат труда подготовить свое выступление. Если это устраивает вас, я для вас ее сделаю.

Алексей согласился. Прощаясь, они долго пожимали друг другу руки.

— Честно скажу тебе, — говорил Алексей, не выпуская руки Никулина, — не таким человеком тебя я считал.

— Случается, случается, — устало посмеивался Никулин. — Я на тебя не в претензии. А помнишь, как мы с тобой поругались? — Он от души засмеялся. — Нет, ты людям об этом расскажи, непременно расскажи.

— А я уже рассказывал, Борис Михайлович, — виновато признался Алексей.

— И еще расскажи, пусть посмеются…

Вышел Алексей с лесозавода довольный, словно тяжесть какая свалилась с плеч. И Никулин оказался не таким уж плохим человеком, и работу его признать плохой тоже нельзя. Главное же — во всем виден был порядок. Впрочем, если вдуматься хорошенько, то и Никулин и все его папки-отчеты… Ну, да и без единой зацепки, гладкого, как стеклышко, человека тоже не найдешь. Поругать, конечно, придется. Так ведь разница большая, как ругать!..

И наутро, встретив в проходной Ивана Андреевича, он ему первым делом объявил:

— Понимаете, Никулин этот, с лица если посмотреть, как налим ротастый, и вроде даже такой и мокрый: ухвати его пальцами — выскользнет, а он…

— Зубр настоящий? — улыбаясь, подсказал Иван Андреевич.

— Не-ет, Иван Андреевич! К нему надо, знаете, тонко все-таки подойти. Мужик он стоящий.

— А когда ты мне насчет истории с Тимошиным расскажешь?

— Поклеп это на Никулина.

— Да? Тебе все ясно?

— Ясно, по-моему… Разобрался я.

— Ясно, так ладно. Приятнее, если Никулина упрекнуть будет не в чем. Только, Худоногов, помни всегда: делами, делами человека проверять надо.

— Очка не пронесу, Иван Андреевич. Я к вопросу даже шире подошел, чем вы заказывали. Вот увидите.