КАЛИНОВ МОСТ

А Милонег уже видать до дома дошел. Но тоже поди не спит. С женой прощается. Он снова закрыл глаза, перед внутренним взором поднялся самый светлый, самый чистый образ. Белая рука провела ласково и печально по черной шерсти. Кот встрепенулся, оглянулся, но никого не было. Фантазии одни. На образ в голове наложился едкий, как кислота, голос старухи:

– Пусти его, зверь. И не завидуй его счастью.

Не завидуй счастью. Он и не завидует. Зачем завидовать чужому, которое ему не нужно. Он всего лишь хотел своего. Нет, не завидует он. Не завидует о чужом, о своем болеет. Сколько веков прошло, а все болеет. Кот молча сжал челюсти. Сильно, до хруста.

А виной всему старуха. Амбициозная, обиженная ведьма. Не по ее видите ли пошло, и все. Два притопа, три прихлопа и искалеченные жизни. Как у этих колдунов все просто. Дунул, плюнул, растер и все. А вот и не все. «Не завидуй счастью». Еще издевается старая швабра. Ну ничего, за все приходит расплата. Когда-нибудь, может не сразу. Но приходит. Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал. Тьфу ты, пропасть. И бородатый этот со своим фольклором все мозги засрал.

Кот тихо поднялся. Расплата приходит всегда. Вот так, крадучись. В ночи, на полусогнутых идет она с кухни в комнату, подкрадывается к спящему и вцепляется зубами в горло. Иногда она настигает сразу. Иногда по капле капает, мучает. Но его расплата будет молниеносна, потому что он гуманен.

Оборотень черной тенью беззвучно шмыгнул по коридору, проскользил в дальнюю комнату. Старуха сидела в кресле против светящейся сиреневым полусферы, что колпаком накрывала мост и окрестности. Глаза ее были закрыты. Дыхание выровнялось и Кот почти не усомнился, что ведьма забылась сном праведника.

Голова ее откинулась назад, седые волосы растрепались по спинке кресла. Горло, белое и морщинистое, нагло топорщилось в полумраке, словно приглашая сомкнуть на нем челюсти. Он шагнул вперед, замер. Один бросок и все будет кончено, но что-то останавливало. Что-то внутри, задавленное очень глубоко злостью, болью и обидой говорило, что это не правильно, так нельзя. Пищало, сопротивлялось, но было еще слышно. И он стоял черным силуэтом в сумрачной комнате.

– Обо мне думал?

Голос прозвучал тихо и странно, словно реплику кинули в потолок, а она не долетев грохнулась на пол. Старуха подняла голову, открыла глаза и посмотрела на оборотня. Тот угрожающе рыкнул.

– Знаю я о чем ты думаешь, – вкрадчиво произнесла она. – Сама теми же мыслями мучалась. Только не твои это мысли. И не мои. Мы с тобой вроде уже все выяснили, до всего договорились. А это наносное. Гони его. Или загрызи меня и вся недолга.

Словно провоцируя, старуха снова закрыла глаза и откинула голову, выставив на всеобщее обозрение обнаженное горло. Один бросок и все. И все.

И все. Совсем все. Это не твои мысли, метнулось в голове. Не твои.

Твои, твои, хихикнуло в черепе. Только ты их боишься. Пока боишься. Стесняешься. Благородного из себя строишь. А благородства ваши, чести и достоинства это все туфта. Нет их, и любви нет. Есть только ненависть, злость и терпимость. Последняя возникает когда позволяешь себе кого-то якобы любить, первые две во всех остальных случаях.

Уйди, надавил сам на себя мысленно.

Ты такой же как и все. А всем на все наплевать. На все кроме своего достатка и благополучия. Жопа на теплом песке, шезлонг у моря и коктейль со льдом. И вилла под пальмами. Вот предел мечтаний. И у тебя он такой же. А все твое беспокойство от того, что воспитали тебя по-идиотски. Это не твоя вина, просто пойми это и прими.

Уйди.

Думай.

Разум очистился. Кот виновато пригнул голову и съежившийся пошел обратно под стол.

Он встал на рассвете. Глаз практически не сомкнул, если и забылся, то не больше чем на час. Лада сладко спала, закинув на него руку и ногу. Он попытался осторожно высвободиться из этих объятий. Получилось довольно легко. Женщина спала крепко. С другой стороны чего бы ей не спать. В свои дела Милонег ее не посвящал, о причастности к безобразию на Крымском мосту смолчал. Для нее все было хорошо.

Полюбовавшись на спящее спокойное лицо, он нежно поцеловал в щеку. Отошел от кровати и быстро натянул штаны. Пока застегивал рубашку, подошел к детской кроватке и долго смотрел на сына. Олегович дрых без задних ног, словно бы спокойствие матери передавалось ему через воздух комнаты.

Твоя женщина уже поняла, возникла чужая мысль. Ненавязчиво возникла, словно и не мысль, а воспоминание. Давно поняла. Что она поняла? Ему казалось, что она поняла что-то тогда, когда пришла и осталась навсегда. Разве нет?

Он резко обернулся и поглядел на Ладу. Или на Люду, почему-то именно так ему сейчас захотелось ее назвать. А если нет?