Каледор

— Их отозвали в Нагарит, — сказал Тириол. — Для какой цели, мне неизвестно.

— Зачем они устроили такую бойню? — спросила Атиель.

— Ярость, — ответил Тириол. — Каиниты рвали и метали в слепой ярости. Наверное, разозлились, что их отзывают в Нагарит. Зная, что приходится уходить, старались перед уходом перебить как можно больше народу.

Мрачные новости не прекращались. Армии пришли в Анираин, столицу, и нашли одну только ее обгорелую оболочку. Стены были обрушены, все дома снесены почти до основания. Груды тел в каждом доме и каждой лавке, в каждой башне и в каждом дворце свидетельствовали, что тут случилось: запертые каинитами, более десяти тысяч эльфов сгорели заживо, когда город был предан пожару. Здесь стояла такая вонь от горелого мяса, что армия была вынуждена отойти. Роты поредели, когда обезумевшие эльфы бросились к своим домам.

Настроение у Каледора соответствовало тому, что он видел. Восемь дней назад он нашел в себе искорку оптимизма, семечко надежды, из которого можно было вырастить победу. Такие мысли уже больше не приходили ему на ум, когда он видел солдат, обернувших лицо тряпками и выносящих мертвецов из развалин, — казалось, что эта работа на целый век.

Злость он растратил. В нем не было гнева против тех, кто совершил эту бойню, — слишком она была огромна, чтобы ее воспринять, слишком темно это зло, чтобы его рассмотреть. Каледор оставил армию и с Маэдретниром полетел в горы. Там он нашел тихое горное озеро и сел на его берегу, глядя на свое отражение.

И рыдал всю ночь. От заката и до рассвета Каледор выплакивал горе, копившееся в нем тринадцать лет. Он лил слезы по убитым, по своему кузену Тиринору, по тысячам других, лишившихся жизни. По своему сыну, потому что в мире, где ему расти, могло произойти такое. И наконец, Король-Феникс эльфов плакал о себе — от слабости и от полного отчаяния.

Когда встало солнце, он взял себя в руки и полетел обратно к армии. Мир еще не погиб, друкаи еще не победили. Уход их армии из Котика явно сигнализировал о каком-то переломе в войне, и Каледор был решительно настроен к нему подготовиться.

Жалобы узников отражались от грубых каменных стен, стоны боли усиливались сводами подземной тюрьмы, где приковали пленников. Над ними стояли несколько эльфов в черном с кривыми кинжалами в руках, и на клинках поблескивали мрачные руны.

В нише одной стены установили горн, и два раба с исполосованными плетками спинами раздували в нем угли мехами. Рядом с горном стоял Хотек в полном доспехе, держа в одной руке Молот Ваула, а в другой — лист пергамента. За чтением собственных записок и застала его Морати, вошедшая в сопровождении трех чернокнижниц. За ними шли еще рабы. Глаза у них были вырваны, и они не видели, что несут.

А несли они Малекита. Его исхудалое тело, прикрытое простыней с пятнами крови, полулежало на шелковых подушках. Глаза смотрели с маски почерневшей кожи, и при виде этого мерзкого зрелища узники взвыли еще громче. По команде Морати рабы опустили носилки в середине камеры, после чего были изгнаны ударами плети надсмотрщика.

— Ему придется встать, — сказал Хотек, мертвыми глазами глянув на полулежащего князя.

— Не могу, — прошептал Малекит. — Пламя забрало мою силу.

— Уже недолго, — ответил жрец Ваула с хитрой улыбкой. — Скоро будешь силен, как никогда.

— Я дам тебе силу, — сказала Морати.

Она подошла к ближайшей узнице, схватила ее за длинные волосы и бросила к своим ногам. Другую руку она протянула к стоящему рядом послушнику и взяла его кинжал.

Королева-Чернокнижница запела заклинание, суровые слова слетали с красных губ как проклятие. Узница слабо извивалась в ее хватке, глаза ее отчаянно молили о пощаде. Морати быстрым движением перерезала ей горло и отдала кинжал послушнику. Держа в руке обмякший труп, она подставила свободную руку чашечкой, наполнила ее кровью из раны. Проглотила, размазав остатки по лицу.

Вокруг убитой заколебалась мрачная пелена, зазмеились ленты темноты, ощупывая рану в горле. Морати подтащила тело девушки к Малекиту, оставив на голом каменном полу кровавый след. Теневая тварь ползла за ним, выпуская щупальца, ища питающую ее влагу жизни.

— Пей, — сказала Морати, снова ловя ладонью струю крови и поднося к безгубому рту Малекита.

Он стал лакать, как животное, болезненно сглатывая.

Тень заструилась вдоль руки Морати, заляпанной кровью, скользнула по плечам, поднялась рядом с Малекитом. Бесформенное создание заходило волнами, макая бестелесные руки в кровь на костях подбородка князя. Капли исчезли, и тварь сжалась, скользнула в его открытый рот.

Малекит ахнул, затрясся, раскачиваясь в гробу из стороны в сторону. Лишенные век глаза уставились на мать, сжатые кулаки колотили по бокам. Издав еще одно прерывистое шипение, князь рухнул на спину, пальцы его задергались, потом он застыл неподвижно.

Тихий смех Малекита прервал жалобные стенания узников, заморозив их сердца. Князь осторожно сел, отбросив окровавленную простыню.

— Жизнь из жизни, — сказал он. Уже не шепотом — к нему стал возвращаться голос.

— Она уходит, — предупредила Морати, беря протянутую руку сына.