Какого цвета ночь?

Вокруг действительно было красиво. Свинцовая полоска моря плавно переходила в желтый песчаный пляж, который обрывался степью с блеклой растительностью. Степь шевелилась под порывами ветра, как бескрайнее одеяло, под которым кто-то непрерывно ползал. В другой стороне виднелось Акташское озеро, похожее на каплю живой ртути, пролитую на пол. Смутно белели дома Щелкина, от ветра клонились кроны скудных деревьев в поселке.

Маша рассмеялась. На нее внезапно накатила горячая волна. Ей неожиданно стало легко и весело. Даже настороженность в отношении Стива исчезла и сменилась бесшабашным весельем и желанием выкинуть что-нибудь эдакое, отчаянное, сумасшедшее.

— Лови меня! — неожиданно крикнула она и помчалась по ржавым листам.

Опасно прогибаясь, жесть стонала и гудела под ее ногами. Люди внизу, заслышав грохот на крыше, испуганно задирали головы.

— Стой, дурочка! — Стив в несколько прыжков догнал ее и схватил за руку. Задыхаясь от ветра, Маша застыла, слушая собственное сердцебиение. Прямо перед ней простиралась огромная дыра, метра полтора в диаметре.

Обхватив ее руками, Стив стал осторожно целовать в губы. Ветер дул изо всей силы, грозя снести их с крыши. Одежда надувалась пузырем, спутанные волосы падали на лицо.

— Ну, давай, детка, попробуем здесь, — прохрипел Стив, задирая на ней майку, — здесь я еще не пробовал…

Маша расхохоталась и дугой выгнулась у него в руках. Ей не хотелось заниматься этим, а хотелось бегать и прыгать, но Стив не отпускал ее, расстегивал шорты, мял грудь, лез мокрыми губами в лицо. «Ну и пусть! — неожиданно подумала Маша. — Ну и пусть!»

— А ну, давай! — крикнула она задорно и стала извиваться рядом с ним, изображая страсть.

Они возились, обнявшись, над пропастью глубиной с семнадцатиэтажный дом, Стив уже спускал до колен свои черные джинсы…

Потом опять было то же самое, что и накануне, — бешеные танцы всю ночь, сон до обеда, утренняя усталость и разбитость, ленивое лежание на пляже, таблетка, а то и две на вечер — и вновь бесконечный праздник, бесконечная музыка, бесконечный восторг…

На последний день фестиваля, точнее, на последнюю ночь было запланировано грандиозное рейв-пати в помещении реактора. Это был гвоздь всего фестиваля, вершина казантипского лета. Перед самым рейвом вдруг потянулись томительные слухи о том, что Атомку собирается закрыть правительство Украины по каким-то высокополитическим соображениям. Но дочка финансового магната Лиза Дубровинская, фанатка казантипских празднеств, по каналам своего отца утрясла этот вопрос. Она тоже была большой поклонницей жизни в стиле «техно»… Все ждали последнего дня.

Стив вместе с другими ди-джеями, участвовавшими в организации «потрясного рейва», целый день пропадал на Атомке, нанося заключительные штрихи в планы ночного грандиозного шоу. Маша в это время валялась на пляже и сквозь полусомкнутые глаза следила за парусами, скользившими по водной глади, — соревнования серферов, продолжавшиеся все две недели фестиваля, заканчивались, и серферы проходили заключительную восьмикилометровую дистанцию и слалом. Среди немногих женщин, летавших на доске под парусом, была также Дубровинская, о ней шушукались, на нее показывали как на одну из главных знаменитостей. Стив тоже по возможности вертелся вокруг богатой девицы. Маша это видела, но ей было все равно.

В парне, втиснутом в обтягивающий гидрокостюм, который возился со снаряжением на берегу, она узнала того самого юношу, который был здесь два года назад с Дэном. Но даже подойти к нему, поболтать или попросить прокатиться на доске ей было лень — она испытывала привычную утреннюю депрессию.

— Кончай, Машка, увлекаться таблетками! — предупредила подругу Наташа, в предпоследний день перед отъездом объявившаяся со своим дружком. — Они могут тебя и на иглу посадить.

— Зачем? Кому это надо? — равнодушно спросила ее Маша. — Какое кому до меня дело? Тем более, что все это закончится уже завтра. А потом опять все по новой — осень, дожди, Москва, институт, родители…

Та жизнь, которая ждала ее после возвращения домой, казалась ей до отвращения скучной, невыносимо однообразной. По сравнению с вечным неистовым праздником Казантипа, праздником, который, по словам Хемингуэя, всегда с тобой, та была мертвечиной.

«Но откуда это состояние по утрам? — думала Маша. — Наверное, оттого, что я постоянно не высыпаюсь. Да еще и эти таблетки… Не буду больше их пить, после них так хреново…»

Но в тот же вечер она забыла, что собиралась отказаться от стимулятора — теперь она знала, что он называется «экстази», — и проглотила одну за другой две штуки, а потом еще, через некоторое время, — третью. У нее из головы как-то вдруг выветрилось, что она уже пила их сегодня.

Такой бешеной ночи у нее никогда не было ни до этого, ни после! В зловещих декорациях Атомки, освещенных прожекторами, при оглушительном реве жесткой, бьющей по мозгам музыки Маша, казалось, парила в экстазе над землей, превратившись в фантастическое, необыкновенное существо, содрогающееся от восторга при каждом звуке…