Какого цвета небо

– Пастухов сам за кувалдочку взялся!… – многозначительно проговорила Катя-маленькая с крана, тревожно глядя на Заботину, которая держала стрелу их экскаватора.

И мы трое, закуривая, видели, как у Заботиной от неопытности чуть дернулась стрела: Павлищева, который держал ломом ее конец, даже подкинуло, а Вить-Вить с Ермаковым задержали в воздухе кувалды. Да, Вить-Витю все-таки труднее, чем нам, и он, конечно, все это знал наперед, вот поэтому дядя Федя так подобно и говорил о его бригаде тогда на собрании. И неизвестно еще, как смонтируют ковш на рычаг Герасимов с Бариновым… Покосился на Филю с Сучковым: Филя улыбался с превосходством, совершенно успокоенно, а рыжий Сучков, наоборот, глядел на Пастухова задумчиво. Разные они, Филя и Сучков, и сравнение это в данном конкретном случае – не в пользу Фили.

– Давайте клеточку построим – сказал я и пошел за брусками.

Мы выложили клетку, Катя-маленькая опустила на нее стрелу, уехала за рычагом с ковшом, а бригада Пастухова еще только поставила пальцы, сильно уже отставала от нас.

– Как бы не посрамили мы нашего бывшего бригадира, а? – не удержался Филя.

Сучков – до чего же он все-таки рыжий, даже удивительно! – посмотрел на него, вздохнул:

– Нашему-то теленку, конечно, легче…

– Только мы-то сами не всегда телятами можем быть, – договорил за него я.

Филя опять насупился, даже губы надул, как Светка, отвернулся. Поглядел я на Сучкова: громадной выдержки человек, ни единая жилочка в его лице не дрогнула, хотя так и видел я, что все он отлично понимает! Чуть не сказал, что надо будет нам подумать, не перейти ли кому-нибудь из нас в бригаду Пастухова. И хорошо, что не сказал: очень уж сложное это дело, даже и обидеть человека можно походя.

И в это время к нам на участок пришли Горбатов, Теплякова и Миша Воробьев. Будто мимоходом у нас оказались, но внимательно и быстро осмотрели и нас, и монтируемый экскаватор, улыбнулись нам, пошли к Пастухову.

– У нас порядочек! – вслед им сказал Филя.

А я только вздохнул: видел, как трудно Вить-Витю.

Катя-маленькая принесла к нам на участок рычаг с ковшом, рядом с ним шли дядя Федя с Венкой. Венка был красным, а у дяди Феди на лице – непривычная холодная отчужденность, левая рука замотана носовым платком, сквозь него просачивалась кровь. И у Кати-маленькой было сердитое лицо. Мы растерянно и вопросительно смотрели на дядю Федю. Он сказал коротко:

– Монтируйте, монтируйте: я пойду в медпункт платок на бинт сменю.

Мы молчали, глядя на Венку. Он пожал плечами, сказал:

– Ковш сорвался с валиком, ну и…

– Если бы ты был человеком, он не сорвался бы! – зло сказала сверху Катя-маленькая.

И уверен я уже был, что Катя-маленькая права, а Венка врет, но сказал:

– Ладно, давайте рычаг навешивать.

С рычагом мы провозились до обеда, все-таки из графика не вышли. Бригада Пастухова как-то умудрилась догнать нас: и рычаг у них был смонтирован, и тросы они уже начали запасовывать. А дядя Федя пришел из медпункта перед самым обедом. Левая рука у него была так сильно забинтована, что мы поняли: травма серьезная.

– Иждивенцев принимаете? – криво усмехаясь, спросил он, поглядел на забинтованную руку, вздохнул: – Работничек я теперь средненький… Эти врачи как привяжутся, не отделаться: им бы только больной в руки попался!

– Понимаете, Федор Кузьмич, – поспешно сказал Венка. – Я держал ломом ковш, пока вы его на валики заводили, и… не пойму, как он мог с лома соскользнуть, честное слово!

Мы молчали, а дядя Федя поглядел на него, поглядел, сказал наконец:

– Видишь, парень, у нас работа простая, сказать – рабочая. Но все мы – работаем вместе, все зависим друг от друга, у нас должна быть полная согласованность, иначе… ведь и с тобой такое может случиться, – чуть приподнял забинтованную руку.

– Пусть оплачивает бюллетень! – твердо сказала откуда-то сзади Татьяна.

Мне вдруг даже показалось, что Дмитриев может заплакать, так у него прыгали губы, и как-то совершенно по-детски морщился он всем лицом, жалобно и неудержимо.

– Вот что, Вениамин! – проговорила Татьяна. – Дядя Федя правильно сказал, все мы должны работать согласованно. Но и жить – тоже согласованно, иначе никакой нормальной работы не получится!

Венка поглядел на Татьяну, на меня, на всех. И губы у него по-прежнему дрожали, и лицо морщилось, он точно даже не чувствовал этого. И вдруг сказал презрительно:

– Прощайте! – резко повернулся, сразу побежал по проходу цеха.

Мы молча и растерянно смотрели ему вслед, до того детским был поступок Венки… И вдруг я услышал, как дядя Федя сказал мне:

– Верни его, Иван! Слышишь?…

Я догнал Венку у самых ворот из цеха, схватил за плечо. Он обернулся, лицо его было растерянно-испуганным, и тотчас глаза потемнели, губы поджались. Я достал сигареты, протянул Венке. Он сначала не хотел их брать, потом взял. А я и спичку зажег, дал ему прикурить, закурил сам. Постояли мы друг против друга, потом я сказал:

– Ну, ладно, пора обедать, – и пошел.

Сначала только слушал: идет он за мной или нет? Оказалось, что идет.

Обедали молча. Венка вдруг сказал дяде Феде: