Эл, угрюмо кивнув, развыступался насчет того, какие захватывающие открываются горизонты, и разве у него был выбор, кроме как сказать “да”, но ликование его улетучивалось, как пар, при мысли о том, чем обернется эта работа для них с Вайолет. Им осталось всего несколько недель в Сан-Франциско. А потом разлука, один бог знает, надолго ли… Но почему‐то он не мог высказать свои сомнения, свои страхи, а вместо того слышал, словно со стороны, как все говорит и говорит, будто пытаясь отчаянно утвердить себя в том, что не поторопился с решением.
Вайолет, не в силах больше этого видеть, отвернулась от него и смотрела на океан, пока Эл не иссяк. Улыбка так и присохла к ее губам. Ярость кипела внутри, и она пыталась утихомирить ее, не дать ей собой овладеть.
Ей хотелось задать вопрос, который он так и не поднял.
Как долго мы будем в разлуке? Долго ли придется мне жить без тебя в Лондоне?
Вдохнула как могла глубоко и выдохнула, решив не выдавать своего отчаяния. Как бы там ни было, неуместно ей спрашивать о таком.
“Ну, что ж, пусть попробует”, – строго сказала себе она. Зачем отравлять ему радость. В конце концов, это
Но ведь он
Эл смотрел на то, как Вайолет смотрит на море. Вода все темнела по мере того, как спускалось за нее солнце, небо высветлилось в бледно-розовые тона ракушки и голубые, вываренной джинсы. Почему‐то она все еще улыбалась.
А что, порывисто подумал вдруг Эл, что, если есть и другой способ? Что, если
Им принесли еду. Эл по поводу праздника заказал лобстера, в то время как Вайолет демонстративно ткнула в вегетарианскую пиццу. Он жевал, но мысли продолжали роиться. Может, в этом решение? Может, Вайолет просто перенесет дату? В конце концов, что ему сделается, Шекспиру, подождет несколько месяцев или год. А она легко найдет себе здесь работу в каком‐нибудь баре, сколько девушек им встретилось, британок, француженок и австралиек, которые именно этим и занимались… Или… или она может начать читать по своей теме, но зато делать это на пляже!
– И что, ты должна принять стипендию… прямо сейчас? – спросил Эл, взламывая клешню.
– Что ты имеешь в виду? – с полным ртом теста произнесла Вайолет.
– Ну, а не могла бы ты… ну, отложить, понимаешь?
– Что, работу над докторской?
Эл, глядя на нее выжидающе, взмахнул как‐то неопределенно руками.
Вернув свой ломоть пиццы на тарелку, Вайолет неспешно скрестила под столом ноги. Обрезанные выше колен джинсы впились ей в тело, белое, вопреки всему здешнему солнцу.
– И с чего бы я должна этого захотеть, Эл?
– Я просто подумал вдруг… если бы ты могла… и, конечно, наверное, ты не можешь… но если бы ты могла, ты осталась бы здесь еще?
– И с чего бы я этого захотела?
Она видела, с каким трудом он подбирает слова, но не чувствовала в себе жалости.
– Ну, с того,
– И забросить мою докторскую, ты это имеешь в виду?
Она видела, как он сглотнул: “Конечно, не это…”, и продолжила:
– Забросить докторскую, ради которой я только что получила стипендию?! Докторскую, чтобы работать над которой я копила целую вечность, корпела над указателем для той чертовой книги? Докторскую, которая была у меня на карточках задолго до того, как мы решили сюда приехать, в этот якобы отпуск? – Она снова схватилась за ломоть, но, не успев донести его до рта, поймала себя на том, что почти кричит: – У меня есть своя работа, Эл!
У него хватило такта покраснеть, но по телу Вайолет уже пробегал, нарастая, озноб.
– Нет, нет, нет, ну конечно же, ничего подобного, я и не говорю, что докторскую не надо писать… Я просто подумал, может, ты отложишь это на год, или даже не на год…