Какого года любовь

Эл, который привел в ярость родителей, выбрав не Оксфорд, а Шеффилдский, ввиду его левацкой репутации, университет, пренебрежительно кривил рот, отзываясь о том, как Роуз провела годы учебы в колледже Магдален. Он считал, что стыдно было в шестидесятые сидеть в библиотеке, когда ты мог выйти на улицу. “Только и делала в Оксфорде, что корпела над скучным старьем, а потом вышла замуж, и все”, – отмахнулся он как‐то. На что Вайолет кинулась защищать право женщины любить старые книги и обвинила Эла в том, что он грешит резкими оценками, почти как его мать.

Но, наверно, они оба в чем‐то да правы, думала Вайолет, глядя, как Роуз пытается утихомирить уставшую и перевозбужденную Сьюзен. Потому что в чем польза от диплома с отличием, когда ты весь день разговариваешь только с ребенком? Тут Сьюзен, устав хныкать, расплакалась, и Роуз пошла наверх уложить ее, пусть поспит, в комнату Вайолет и Эла. А когда она спустилась оттуда, все они обсуждали права женщин – верней, Питер проявил некоторый интерес к теме, а Эл, Вайолет и Тамсин принялись с жаром об этом рассуждать, пока последняя не подвела черту, заявив, что брак есть тюрьма для женщины, а работа по дому и дети – “ее кандалы и цепи”.

Вайолет спешно перевела разговор на свою докторскую диссертацию “о разрушительном физическом потенциале сценического молчания женщин в финале пьес Шекспира” – и засияла, рассказывая, как нравилось ей учиться в Кингс, как она дождаться не может, чтобы снова вернуться к исследованию… “Это такое… такое наслаждение чувствовать, как твой мозг работает в полную силу… вот клянусь, я, когда записываю, что мне пришло в голову, ей-богу, чувствую, как потрескивают мои синапсы!”

Но тут Роуз встала из‐за стола, настаивая на том, что помоет посуду, и повернулась спиной к беседующим, и Вайолет взволновалась насчет того, что и эта тема, возможно, слишком болезненна.

Поэтому, когда Роуз, ступая на цыпочках, пошла забрать маленькую Сьюзен, Вайолет поднялась за ней. Они молча смотрели на люльку-переноску, поставленную на кровать, на нежно-розовый в ней сверток. Наличие в мире идеально скроенных маленьких человечков показалось вдруг Вайолет неправдоподобным, как волшебство.

И вот тогда Роуз заговорила, тихонечко.

– Теперь она – моя работа. И что может быть важней, чем вырастить эту кроху в лучшее, кем ей дано стать? Она – самое интересное из всего, что мне довелось изучать.

Сьюзен шмыгнула носом во сне, и что‐то в нежном движении ее рта напомнило Вайолет лицо Эла, когда тот спит. Внезапное желание погладить маленькую по щечке, обнять и прижать к себе ее тельце накрыло Вайолет мучительно приятной волной.

“Я хочу ребенка, да, хочу”, – решила она с уколом уверенности в солнечное сплетение. Но затем в голову ворвалось: “Но не сейчас”.

Сначала нужно столько перечитать, выработать аргументы, опубликовать статьи. Нужно съездить – на индийские пляжи, греческие острова, марокканские базары, в Стамбул, Катманду, Сан-Франциско. Нужно проверить, как далеко от Южного Уэльса сможет она умотать и кем будет, когда туда доберется.

А дите пока подождет.

Глава 6 Июль 1970 года

Поначалу Сан-Франциско разочаровал. Но зато Эл единственный раз в жизни испытал желание сфотографировать обычный уличный указатель. Два коротеньких слова: “Хейт” и “Эшбери”[26]. Он быстренько щелкнул затвором и опустил камеру на грудь так, словно ничего такого не делал.

Смурные, невыспавшиеся из‐за смены часовых поясов после первого своего дальнего перелета, они с Вайолет начали свой отпуск, первым делом направившись в тот достославный район, где родилось движение хиппи и случилось “лето любви”, в мекку контркультуры, которую оба давно уж мечтали посетить. И вот она перед ними, усыпанная собачьим дерьмом, кишащая наркоманами.

Это было так, как если бы пленку фильма, который представлял себе Эл: яркий солнечный день, фрики сидят кружком и распевают “Эй ты, мистер с тамбурином”, из кальянных и секонд-хэндов блажит оглушительно музыка, тут и там загорелые девушки с цветами в распущенных волосах – залило и повредило водой. Все бесцветнее и мрачнее. Под ногами шуршат бумажки от гамбургеров, а небо над головой, задернутое грузными облаками, зловеще и нагнетает тоску. Тетка с пустыми глазами обернулась на них и зарычала, увидев, как они отшатнулись. Какой‐то тип с тесемкой по лбу и с брюшком под жилетом с бахромой, ухмыляясь, приблизился, но только и сделал, что завопил, обращаясь к Вайолет: “Покрепче держите сумочку, леди!”

– А тут несколько… грязней, чем я ожидала, – неуверенно произнесла Вайолет.

– Похоже, мы припозднились, – ответил Эл, сжав ей руку в знак согласия с тем, что прошли те времена. Свой момент они упустили.