Какого года любовь

Вайолет, едва закончив магистратуру, начала зарабатывать, чтобы обеспечить себя на время работы над докторской диссертацией, защитить которую стремилась всей силой души. И хотя ей обещали, что стипендию она получит, все равно, прежде чем вступить в такой длительный проект, решила обеспечить себе небольшую финансовую подушку и приняла предложение поработать на профессора Эндовера, которого, вообще говоря, терпеть не могла. Но тот, по крайней мере, был экспертом в своей области, специализировался на проблеме гендера у Шекспира; в ее задачу входило составить указатели, именной и предметный, для его новой книги “Ветреная особа в «Троиле и Крессиде», «Гамлете» и «Короле Лире»”. Вскоре Вайолет принялась ворчать, что книга гадкая и сплошной сексизм, а профессор того противней. Эл представлял себе старика, склоняющегося над ней, когда она сидит за столом: “это омерзительно, сальные волосы и перхоть!” – и у него желудок переворачивало.

Вот если бы он зарабатывал, Вайолет, наверно, могла бы писать себе диссертацию и не думать о деньгах. А до этого они, может, отправились бы попутешествовать или хотя бы съездили отдохнуть. Вроде все их друзья побывали уже за границей: прошлись с рюкзаком по Непалу, на “Волшебном автобусе” прокатились из Амстердама в Афганистан, пожили в коммуне хиппи на Западном побережье. И последнее выглядело вполне выполнимым: тот же профессор Эндовер мог в этом смысле оказаться полезным, он как‐то упомянул, что у его сестры есть квартира в Сан-Франциско, в которой они могли бы пожить. Всего‐то нужно накопить на авиабилеты.

К тому времени, как Эл и Тамсин вернулись в дом на Лэдброк-гроув, Роуз, Питер и Вайолет уже сидели за кухонным столом. Янтарный свет из‐под марокканского абажура, запах тушеного мяса от плиты и вид Вайолет с пухленькой Сьюзен на руках – все это наполнило Эла ощущением уюта и благодарности.

Малышка сначала насупилась, когда он вошел, но потом требовательно простерла к нему ладошку. Эл опустился перед ней на колено и ладошку принялся расцеловывать, пока девочка не заурчала довольно.

Эл никак не ожидал тех чувств, которые охватили его, когда в больнице он впервые взял племянницу на руки; особого интереса к детям у него не было, но в ту минуту, когда она открыла глаза и хмуро на него посмотрела, это было так, как будто его в рыцари посвятили. Дали новую цель в этой жизни.

И теперь, чмокая сестру в щеку, пожимая мясистую длань Питера и ополаскивая гигантский чайник, который он купил в общее пользование взамен чайника Клары, Эл украдкой все поглядывал на Вайолет с девочкой на руках. Легкие летучие улыбки прокатывались по губам Вайолет, которая, в свой черед, наблюдала за мимолетной сменой эмоций на личике Сьюзен. Вместе они выглядели так сладостно, что почти что невыносимо.

Эл представил себе, как Вайолет держит крошечное нежное тельце их собственного производства, наклонился над чайником, чтобы снова наполнить его, и широкой улыбкой просиял в пар.

– Как прошел день рождения? – обратился он к Рози, поставил чайник на стол и повернулся пощекотать Сьюзен складочки под подбородком.

– Славно. Видела Джереми, помнишь его? Он сейчас тоже в Лондоне, и дела у него вроде идут неплохо…

Вайолет поглядывала со стороны, как Эл одновременно и вежливо кивает, и криво улыбается, оценивая услышанное, в то время как Роуз докладывает ему о старых знакомых, до которых ему явно нет дела. Но это не имело значения: пусть каждый из них находит другого чуточку нелепым и вздорным – как это, очевидно, и есть, – главное, брата с сестрой соединяет привязанность, которую Вайолет чувствует в подоплеке любого их диалога, и какая разница, о чем они там говорят.

Вообще говоря, сестра Эла Вайолет нравилась: уверенная в себе и в своих суждениях, она производила впечатление человека, незамутненно довольного жизнью, укачивала ли она Сьюзен, похлопывала ли нежно Питера по руке, или слишком долго, в самом‐то деле, распиналась про новую альпийскую горку, которую затеяла устроить в своем саду.

Но от Эла она отличалась – на удивленье. Как будто опоздала на поезд, думала Вайолет, на тот, в который вскочили Эл, сама Вайолет и все их друзья, и поезд укатил и целое поколение увез куда‐то в совсем новое место. Какой огромный разрыв – а всего‐то два года разницы! Роуз осталась позади – и ее это нимало не волновало.

Уж такая она была, прямая и абсолютно нормальная. И не в одном том это выражалось, что у нее был просторный, ухоженный и со вкусом обставленный дом. Она читала “Таймс” и была “обеспокоена” политикой, но никогда не ходила на демонстрации. Она слушала Верди и Пуччини, а не Бифхарта или “Бёрдс”, а Вирджинию Вулф предпочитала Тому Вулфу. Единственным, что Вайолет по‐настоящему с ней связывало, был Шекспир: когда Вайолет рассказала, что пишет магистерскую диссертацию о телесных проявлениях мужской ревности в его пьесах, Роуз хлопала в ладоши и на память зачитывала целые куски из “Отелло”.