Какого года любовь

– Итак, закончу тем, что еще раз поблагодарю Эвана – и Летти – за то, что они дали мне случай начать “Время расти” с картины того, как преобразуется сельское сообщество под влиянием мер, принятых государством, ориентированным на социальную справедливость. Остается только надеяться, что я вас, дорогие мои, не подвел.

И тут сердце его подпрыгнуло, потому что Летти смотрела на него снизу вверх, и глаза у нее сияли, и по всему видно было, что она в самом деле гордится им и довольна тем, что он сделал.

Когда он в последний раз видел, чтобы она так на него смотрела? Еще до беременности. Еще до ужасной ссоры.

После того Летти стала ночевать на узкой кровати в гостевой спальне с персиковыми обоями, и Берти постановил себе видеть в ней инвалида, слабое, болезненное существо, которое следует опекать. Он не только не поминал, но даже думать себе не позволял о том, что она высказала той ночью, что в ее словах было правдой. Как женщина могла бы прервать собственную беременность.

Все‐таки срок был совсем ранний, твердил он себе. По утверждению доктора, потеря ребенка – явление очень распространенное. А может, она просто была не в себе, несла бред. Эти мысли были как крышечки, которыми он прихлопывал, задавливал все иные соображения.

Впрочем, одно ясно, детей ему не видать. И брачного ложа. Так что горевал Берти не только о потерянном ребенке, но и о видениях счастливой семейной жизни, которые умерли вместе с ним.

И вот теперь она была здесь, улыбалась ему. Неужто настоящей улыбкой?

Да, настоящей, потому что Летти от души одобряла “Время расти”: она видела в книге отражение своей семьи, своего городка и своего окружения, портрет одновременно прекрасный и без прикрас. Книга стала чем‐то вроде прощального подарка от мужа. Но при том, что Берти она гордилась, было непросто стоять там в зале и слушать, как человек, которого она потеряла, толкует о жизненной среде, от которой она ради него отказалась.

Читая гранки, Летти поняла, что больше она ему не нужна. У него есть Марго, чтобы делиться с ней своими идеями, подумала она поначалу, ранив себя этой мыслью. Но, углубившись в текст, решила, что это не так: в книге не было призвука чьих‐то еще голосов. Это был без примеси голос Берти, просто он окреп, сделался гневным, честным и убедительным, не без встречающихся по‐прежнему риторических оборотов, но и без того их юношеского избытка.

Прекрасно справится без меня, думала она, видя, как он оглядывает зал, в то время как друзья и соратники отбивают себе ладони, а Эван вытирает глаза. Что там дальше ни выйдет, Летти хотелось, чтобы сегодня ее отец в полной мере порадовался выходу книги. Да и с Берти хотелось быть рядом в тот час, когда его страсть к политике и плод его напряженного писательского труда сошлись воедино в своей лучшей, наиболее полной форме.

Эван положил руку ей на плечо, и Летти оказалась в крепком объятии.

– Думать не думал, что доживу до такого, – сказал он. – Я, да в книге!

– Он молодец, правда?

– Еще какой. Заберу сейчас столько книг, сколько смогу дотащить до поезда.

– Ты уверен, что не останешься, папа?

– Нет, мне лучше вернуться. Хотя такое ни за что бы на свете не пропустил.

Улыбка у Летти сделалась немного натужной, ямочки на щеках разгладились. Это ее взгляд зацепился за Марго Бонд, и как было не зацепиться! Вызывающе яркая в изумрудно-зеленом с глубоким вырезом платье, та смеялась в другом конце комнаты. И холодное отчаяние снова хлынуло по ее венам, и уверенность в принятом решении укрепилась.

Перед этим она гадала, хватит ли духу Марго явиться на презентацию книги. Не может быть, думала Летти, ведь сущий получится фарс, – и все же вот она, здесь. Сам Берти, поди, не смог допустить, чтобы его триумф прошел мимо Марго. Или, может статься, она все‐таки участвовала в работе над книгой.

Она оставит его ей. По сути, их брак с Берти можно считать расторгнутым после ссоры.

Когда нахлынула боль, а потом вся эта кровь и сгустки, и Берти никак не могли найти (должно быть, он постарался, чтоб не могли), и Летти не понимала, что происходит, и никто в больнице не объяснил… Летти впала в уверенность, что случившееся – это ее вина. Неприятие беременности и отторжение от ребенка привели к тому, что он взял и распался, вытек из ее чрева.

До того она не годилась в матери, что изгнала из себя собственное дитя.

Теперь Летти горько жалела, что вывалила свои страхи на мужа. Теперь она понимала, что, движимая эмоциями, вела себя глупо и неразумно, в то время как он здраво пытался ей объяснить, как ситуация выглядит с точки зрения медицины. Понимала, что, заявив в тот момент Берти, что вообще не хочет детей от него, сделала что‐то непостижимо чудовищное…

И все же она никак не могла поверить, что Берти, ее Берти – независимо от того, насколько плохо все обернулось, – до такой степени черств, что, видя, в каком она горе, оставил ее одну. Как он мог, видя, как разбита она, как ей больно и стыдно, уйти к другой женщине! Эгоистичность этого выбора сбивала ее с ног. Услышав, как хлопнула входная дверь, она решила, что все, это конец, это навсегда.