Какого года любовь

На следующий день они отправились на остров Бург, провести там, как говорится, “медовый месяц”. Выражение оказалось удивительно подходящим: было сладко, хмельно и таинственно. Ночами и днями в роскошном гостиничном номере, в липкой жаре на редкость знойного июля они обрели друг друга. Близость захлестнула Летти, переродила, перевернула ее, оставив с ощущением осязаемого, экстатического блаженства. Худая, проворная, чувственности она прежде в себе не находила, но теперь наслаждалась тем, что могло выделывать ее тело, давала и получала.

Головокружительное это чувство притихло, когда, загадочно улыбаясь, они, как сами сказали, “вернулись на сушу”. Однако же то волшебное, что они меж собой открыли – то, чего никто другой, конечно же, никогда по‐настоящему так, как они, не ощущал, потому что, если бы ощущал, зачем бы людям тратить время на что‐то еще? – отодвинуло все остальное на задний план. Летти бродила по Лондону с тем же одурманенным выражением, какое видела на лице Берти.

Он хотел, чтобы им позволили обосноваться в лондонском доме на Матильда-стрит, который семье принадлежал много лет, но сдавался внаем с тех пор, как Ислингтон стал районом уж слишком “немодным”. Гарольд, когда бывал в городе, как и его отец до него, предпочитал Найтсбридж; Берти этой причины хватало, чтобы на Найтсбридж не претендовать. А кроме того, Матильда-стрит, застроенная светлыми и статными в георгианском стиле домами, считалась одной из немногих относительно приличных улиц в ныне перенаселенном районе, и “нам это вполне подходит”, говорил Берти, стараясь убедить себя, что действует как истый социалист.

А Летти все равно было, в какой части города жить, – она так и так пребывала в восторге от того, что вернулась в Лондон. К тому же иметь в своем распоряжении целый четырехэтажный дом, который можно обставить с иголочки – указывая на любой товар в магазине и не глядя даже на ценник! – казалось почти баснословным. Воспоминание о том, как она штопала занавеску, отделявшую ее часть комнаты от той, где ютились братья, всплыло вдруг, когда она обсуждала с продавщицей достоинства бархата перед парчой, и у Летти перехватило дыхание.

Летом, до того как Берти нашел работу, по утрам они подолгу роскошествовали в своей новой кровати, а потом, восстав с нее, наконец рука об руку исследовали Лондон. Гуляли по Хэмпстед-Хит и Риджентс-парку, в Гайд-парке катались на лодке по озеру Серпантин, яростно споря об увиденном накануне вечером в опере, в театре или на “Промс”[11]. Летти отдавала себе отчет в том, что хорошо бы за это время сойтись поближе с друзьями Берти, многие из которых теперь тоже жили в городе, но ни ее, ни Берти это почему‐то не занимало. Впервые они могли быть вместе весь день и всю ночь, и им попросту не хотелось ни с кем делиться.

Но потом вдруг, совершенно нежданно, наступила осень, и все изменилось. Берти получил работу в “Ньюби и Болл”, небольшом, но весьма уважаемом издательстве. Один из печатающихся там авторов, поэт, оказался отцом одного из оксфордских приятелей Берти и замолвил за него словечко.

– Получается, ты можешь весь день читать?! – спросила Летти, когда он ей об этом поведал, не веря тому, как легко Берти досталась такая удача.

– Похоже на то! – воскликнул он, подхватил ее на руки и закружил по гостиной.

Теперь дом казался просторным и пустым без того, чтобы он, подойдя сзади, не засовывал рук ей под блузку или, топая, не поднимался и спускался по лестнице, то и дело позабывая, зачем его понесло наверх. Летти бродила по отделанным комнатам; могла сесть в зеленое бархатное кресло или за обеденный красного дерева стол, но все ей казалось, что она в чьем‐то чужом доме. Дитя, привезенное навестить малознакомого родственника, не уверенное в том, к чему ему разрешено прикасаться.

Принеся цветы в дом, Летти поставила свой урожай в желтую фарфоровую вазу. Тут дедушкины часы взялись бить снова, и били подольше: половина двенадцатого.

Разве не глупо, что всего половина двенадцатого, а она уже выполнила свое единственное насущное за день дело. Разве не глупо, что выбрать блюда, которые кто‐то другой должен вам приготовить, может быть единственным из насущных сегодняшних дел…

Летти подошла к телефону. Нужно позвонить жене одного из друзей Берти, договориться пойти куда‐нибудь после обеда. Все эти жены друзей всегда так подчеркнуто дружелюбны, когда Летти сталкивается с ними в антракте или на вечеринке. Но стоит Берти отвернуться, чтобы потолковать о политике с их мужьями, Летти словно теряет дар слова. Потом она сурово бранит себя – как же так, ведь ей не составляло труда болтать с соседками в Абергавенни, которые весь день то и дело забегают к ним на кухню, и разве не общается она, не делая над собой никаких усилий, с Роуз и Берти? И все ж было не избавиться от ощущения, что между ней и другими женщинами, лондонскими знакомыми, встала стеклянная стена, барьер, который все делают вид, что не видят, и который именно ей преодолеть почему‐то никак не дается.