Какого года любовь

Но ему не хотелось, чтобы это было так. Ему хотелось, чтобы свадьба значила что‐то и в их с Летти личном представлении друг о друге.

И вот она уже там. Медленно приближается, стройная, бледная и какая‐то словно отполированная, как статуя, гладко причесанная, в атласном платье, – и все же, когда они столкнулись глазами, между ними снова вспыхнула та самая искра, как тогда у камина в маленьком пабе, в Бреконе.

Мгновение во времени. Мгновение вне времени. Когда глаза говорят “я люблю тебя” посреди толпы, и никто их не слышит, только они двое.

И все волнение, терзавшее Берти, пока он ждал ее, глядя на то, как две половины церкви поглядывают одна на другую через проход с любопытством и настороженностью, куда‐то делось, исчезло. Дойти до этого момента оказалось куда как непросто; он дорого обошелся обеим семьям. Но он того стоил.

Затем время ускорилось, и церемония прошла чередой вспышек, которые он старался удержать, запечатлеть в памяти. Оглушительное “Я отдаю” Эвана на вопрос “Кто отдает эту женщину?”, от которого звякнули стекла витражей. Викарий запнулся, произнося “Перегрин”, ненавистное второе имя Берти, на что Летти иронически вскинула крутую темную бровь. Ее сторона заглушила его сторону, запев “Калон лан”, “Чистое сердце”, валлийский гимн, на котором Летти настаивала, хотя викарий этого не одобрил. Улыбка на лице Тоби, когда тот протянул им кольца. И холодная, гладкая тяжесть золотого обруча.

“Любить, почитать и повиноваться…”

“Пока смерть не разлучит нас…”

“Да”, – подумал Берти.

Кольцо скользнуло на ее палец так правильно и надежно, как ключ в замок.

“О боже”, – подумала Летти.

Но потом ее поцеловали, и это был Берти, ее Берти, а все остальное куда‐то делось. И когда она вышла из церкви в новую жизнь, колокола били, били и звенели в их честь.

Глава 8 Октябрь 1948 года

Летти застыла на кухне как вкопанная. В доме стоит тишина. Она никак не может решить, что сделать: выйти в сад, чтобы нарвать цветов, или подняться наверх, чтобы… чтобы что?

Замерла, завороженная тишиной. Только на деле это не тишина: этажом выше слышны шаги горничной Клары, та прибирает в спальне или библиотеке.

Как с ней разговаривать, с горничной, Летти понятия не имеет. В гостях, в Фарли-холле или в Мерривезере у Тоби, этот вопрос никогда ее не заботил – но тогда гостевание там казалось каким‐то улетом вдаль от реальной жизни. Теперь же рядом незнакомка, ровесница, которая тут в доме, ходит меж них, но все ж таки никогда по‐настоящему не общается. Она не ровня.

По сути, это жизнь Летти крутится вокруг Клары. Большую часть дня она проводит, прислушиваясь к ее шагам, чтобы вовремя смыться в другую комнату. И одно то, что она прислушивается, само по себе заставляет ее ощущать себя застылой, скованной, неуверенной.

В холле снова затеяли перезвон напольные “дедушкины” часы. Ей не нравится, как безжалостно расправляются они со временем, деля день не на часы, а на половины и даже четверти часа. Но дедушкины часы в буквальном смысле принадлежали дедушке Берти, так что тот ни слова в укор им не дозволяет сказать.

Шаги на лестнице, и Летти спешит к задней двери и торопливо выходит. Их городской дом, высокий и узкий, примыкает к столь же узкому саду. Косой осенний свет придает всему медовый оттенок, словно смотришь сквозь бокал сладкого вина: газон, аккуратные грядки, огородик, разбитый арендаторами во время войны и все еще нужный. Летти нравится плодовитость и изобилие капуст, скромняг цветной и белокочанной: толстенькие, лохматенькие кругляши, как на корточках, посиживают в ее саду.

Еще довольно тепло, еще можно выйти на улицу без пальто – возникает иллюзия, что в Лондоне мягкий климат. Но шепоток холодка вокруг ног напоминает, что предстоит смена времен года. Сливовое дерево, сбросив свои плоды, покачивает последними ржавыми листками. Летти срезает запоздалые цветы, распустившиеся между голых уже стеблей. Две бравые розочки, персиково-желтые с малиновым краем, как небо в самом конце заката. Сад, который она так любила все лето, увядая, сделался бурым.

И все‐таки лето было блаженное – начавшись их свадьбой, которая прошла на удивление гладко, в ответ на ее молитву. Благовоспитанные друзья Берти пустили в ход все свои лучшие манеры, чтобы ласково приветить ее семью; хотя, в этом она не сомневалась, обе стороны вволю поупражнялись и в молчаливой оценке, и в щекочущем шепотке. А когда в йоркском отеле дошло до долгожданной брачной ночи – Летти счастливая, но совсем без сил после долгого спектакля, в котором у нее была главная роль; Берти возбужденный, суетливый и неуклюжий, – само свершение не могло не разочаровать. Короткая острая боль, небывалое ощущение наполненности, в завершение влажные стоны Берти. Для нее это было так, как если бы по зудящему месту, которое хочется почесать, вместо этого лишь легонько пошлепали.