Какими мы стали

Чистейшая эстетика

«Хочу тебя пофотографировать, – пишет Лютый. – Можно?»

И тут же отправляет, чтобы не передумать, не отступить, не ходить по городу с мыслями «Вот здесь было бы хорошо, цветовая гамма – в самый раз», или «Если он – смерть, как он будет рядом со смертью смотреться?», или «Да где угодно, главное – его, он такой… эстетичный».

Нет, ходить можно и дальше, но взять и воплотить – интереснее.

Когда ездили на пляж, Лютый трясся от мысли, что Вик попросит, – а сегодня предложил сам. Вот дурачок; или, может, наоборот, отчаянно решительный, кидающийся в страх с головой?..

«Никогда не фотографировался, – отвечает Вик. – Но если ты скажешь, как мне встать и куда смотреть, то без проблем».

Серьезно, никогда? Да с его внешностью готического принца самое то фотографироваться! Нет, конечно, не все мечтают быть моделями, ему и необязательно; но хотя бы одну-две фотосессии, просто интереса ради…

И какой он внезапно серьезный: ничего не шутит, даже смайлики не ставит. Лютый нервно хмыкает: «Хороший ли это знак?» Впрочем, Вик не из тех, кто задвигает свои желания в дальний угол ради чужих, а значит, в авантюру с фотографией он влезает по доброй воле.

«Скажу. Как у тебя со свободным временем на этой неделе?»

В субботу они встречаются у метро, и Лютый тащит Вика на кладбище – с такой уверенностью, будто именно он, а вовсе не Вик тут про тьму, смерть и так далее. Но, во-первых, кладбище – одна из давно запримеченных локаций. А во-вторых, там деревья, тени, потустороннее дыхание, от которого пробирает холод, – то есть жарко точно не будет.

Вот и отлично.

Говорят, фотографироваться на кладбище нельзя – то ли по этическим соображениям, то ли из мистических опасений. В мистику Лютый не верит, даром что хтонь: никакая «плохая энергетика» к фотографиям не прицепится. А что до этики… Мертвым все равно; к тому же ничего оскорбительного они делать не собираются.

Фото мрачного бледного Вика у черной ограды, увитой зеленью, – это не оскорбление. Чистейшая эстетика.

По пути Лютый многословно извиняется: шикарных фото не обещает, потому что с людьми почти не работал, сделает все, что сможет, но это в первую очередь практика, и если Вик разрешит в качестве благодарности угостить себя кофе…

– Эй, – мягко останавливает Вик, – хватит загоняться. Считай, что мы просто гуляем и развлекаемся. Я, по крайней мере, так и считаю. – И ухмыляется: – А кофе я потом с удовольствием выпью, но, чур, за свой счет.

Почему именно кладбище, он не спрашивает. Наверное, думает: «Где же еще меня фотографировать?» Хотя вообще-то фотографировать его можно где угодно, и дальше в планах хищные граффити на гараже во дворах и лестница у канала, где Вик обычно курит.

Жаль, что, когда они весной гуляли мимо пышной сирени, Лютый еще не решался фотографировать людей: хорошие кадры получались не столько благодаря, сколько вопреки. Например, те, с Тори у подъездной двери. Думал, удалит, как и почти все тогдашние фото; но зацепился за отблеск в глазах, чуть поправил контрастность и свет – наобум, понятия не имея, что делает. И вышло неожиданно здорово.

Главное – что Тори понравилось.

Хочется надеяться, что Вику понравится тоже.

Несмотря на выходной день, людей на кладбище немного. Впрочем, что тут делать? Ворота только с одной стороны – дорогу не срезать, а навещать старые могилы желающих нет. Максимум – встретятся поклонники мрачной эстетики и ледяного дыхания времени, пришедшие полюбоваться на старинные надгробия и стершиеся надписи; но от них легко сбежать: кладбище немаленькое, места всем хватит.

Чем дальше от центральной дорожки, тем интереснее свет, падающий сквозь листья. И если поставить Вика в гущу солнечных пятен и развернуть так, чтобы блестели тени на веках…

Тени, кстати, зеленые с золотым. Удивительно в тему – а ведь Лютый молчал о том, куда потащит.

А вот то, что теплый свет идет Вику не меньше ледяной тьмы, не удивляет ни капли. Вик – это Вик, ему идет все.

На центральной дорожке тоже есть где пофотографироваться – например, в ротонде, потемневшей то ли от времени, то ли от пожара. Вик с черной сигаретой вписывается туда как родной, будто вовсе не человек и не хтонь – призрак того, кто ровно под этой ротондой и похоронен.

Ему бы белую рубашку и перчатки. И вуаль – пускай это из женского гардероба, Вик достаточно андрогинен, чтобы ему пошло. Впрочем, сейчас вместо вуали дым; и Лютый будет последним лжецом, если скажет, что ему – как фотографу – не нравится и так.

Пожалуй, в снегу, среди голых деревьев, с более холодным макияжем смотрелось бы эффектнее. Но кто сказал, что нельзя повторить этот кадр зимой?

Остальные локации, увы, не рядом: в часе ходьбы, а то и больше. Тащиться туда по жаре – безумие; можно поехать на метро или вовсе отложить на потом – но Вик объявляет: «Я за любой кипиш, кроме голодовки!» И они идут в пекарню за булочками: с ними добираться до двора с гаражами будет веселее.