Как зовут четверку «Битлз»?

Холодно. На улице заледенел снег. От его мертвенной белизны у них озноб по коже. Можно ли их в чем-то упрекнуть? Да и стоит ли задавать этот вопрос?

Тишина. Только фортепьянные аккорды рассыпались по дому и, словно от испуга, вновь слились.

Чего им бояться и кого?

Книги на полках тесно прижаты друг к другу, почти как люди в своих клетках. Квартира к квартире, дом к дому, улица к улице. Иногда жизнь становится скучной, как нудная книга.

На окраине города над заснувшим полем мечется сбившаяся с пути пурга.

— Хочешь кофейку?

— Уже поздно. Надо пораньше заснуть.

— Хорошо, как хочешь.

Обычный зимний вечер, согретый теплом калорифера и уютными аккордами фортепьяно. Первая пластинка альбома.

Гизекинг[8].

Она вяжет. Он читает «Возвращение автора»[9].

Он курит. Она улыбается.

Камю писал все как было. Монография Херберта Л. Лоттманна скрупулезно точна, слегка категорична, как протокол допроса, почти как о Прусте у Пэнтера[10].

Рукав к свитеру готов.

— А ты не хочешь почитать?

— Я слушаю музыку, может быть, попозже.

Он хотел бы оторваться от книги.

Это их жизнь. Только бы не впасть в заблуждение. Что в жизни важнее, чем осознание самих себя? Люди отличаются друг от друга числом прожитых лет, везением. Но лишь избранным дано нащупать четкий контур жизни. Они не из тех. Живут как все. Прозябают. До каких пор? Есть ли предел?

А время течет. Уходит в песок. Стекает, как яд. А порой льется впустую.

Жизнь. Жизнь.

Пластинка кончилась. Они прослушали альбом до конца.

Густая, вязкая, гнетущая тишина. Страшно ли им? Оба уткнулись в книги. Ничего не происходит.

Вздыхают. Слышно тиканье часов. Тик-так. Только и всего.

Он открывает окно, чтобы проветрить.

— Не стой у окна, простудишься…

Вероятно, в этом мире кто-то любит его. Эта любовь могла бы стать для него очень важной. Поглотить его. Ну и что из этого?

Они не решаются объясниться друг с другом. Книги уснули, плотно завернувшись в обложки. Что сквозь них увидишь? Что-то, как призрак, проскользнуло между ними. Зима, холод, кто бы это мог быть?

— Закрой окно, ты уже проветрил.

Он захлопывает раму. Почему так тихо? Что случилось с соседями? Ничего не слышно.

Зима все сковала. Но и она пройдет. Вечная смена. Абстрактный поток, независимый от времени. Вакуум. Кто сказал, что женщину нельзя завоевать абстракциями? Прошлое тянется следом со всеми воспоминаниями. Прогуливается перед лицом настоящего. Цепляется за будущее. Все распадается, исчезает всякая достоверность, блики пробегают по блестящей поверхности зеркала. Уже поздно. Они ложатся.

— Купи завтра лампочки. Одна опять перегорела.

Ночная комната холодна и пуста. Они прячутся от ночи. Невозможно питаться только неопределенностью. Существуют доверие и убеждения. Безысходность не может служить путеводным маяком.

Возможно, завтра они будут больше любить друг друга. Возможно, завтра они прослушают второй альбом, а он закончит «Возвращение автора».

Впрочем, авторы никуда и не уезжали. Они всегда были там, где им так удобно, — в тексте. А не написать ли «Против Сент-Симиона»?

Из их библиотеки пропала одна книга. Но они не помнят, какая именно.

Перевод Н. Чукановой.

ОДИНОКАЯ ЖЕНЩИНА НА СКАМЕЙКЕ

Из цикла «Уязвимые женщины»

В ее внешности не было ничего такого, что обычно привлекает внимание мужчин, — ни крутых бедер, ни высокой груди, ни стройных ног, ни соблазнительной пухлости. Худенькая, с маленькой головкой и телом подростка. На лице застыла испуганная улыбка — то ли от жизненных разочарований и меланхолии, то ли от безнадежного одиночества.

Она сидела с отрешенным видом на скамейке в парке. Бежевый комбинезон красиво контрастировал с голубизной скамьи. Со спины она походила на экзотическое декоративное растение. Времена ее юности давно миновали, но она по-прежнему распускала по плечам длинные рыжеватые волосы, чем неизменно вызывала потоки остроумия у проходящих школьников.

Одинокая женщина на скамье. Обмелевшее озеро; безлюдные, усыпанные листвой аллеи; болезненно тусклые лучи уже готового померкнуть солнца. Гуляющих мало. Зато мыслей много.

Она привыкла никогда не заходить слишком далеко в своих желаниях, трезво учитывая реальные возможности. И это казалось ей естественным. Зачем же лезть из кожи вон? Но за последнее время в ее мироощущение вкралось нечто новое. Она вдруг с болью ощутила свое невезение, прахом пошедшие мечты. Откуда взялось это чувство? Она не могла докопаться до причины. Душевное равновесие, давшееся с таким трудом, пошатнулось. И это угнетало ее. И ведь она отнюдь не слыла уродкой, жила в достатке. Впрочем, кто сейчас гоняется за богатством? Теперь каждый старается отыскать хоть частицу душевного тепла и нежности, как будто наш странный двадцатый век лишил людей самых естественных проявлений чувств. Могла ли она кого-то согреть?

И все же она не считала себя неудачницей. Она даже знала, что такое успех. Что же случилось с ней теперь?