Как зовут четверку «Битлз»?

Вернулся в ванную, открыл окно. Зеркало запотело от пара. Он задыхался. Все пахло кровью и смертью. В висках гудело, во рту было горько и солоно. Он стал мыть ванну. Но пятна как будто не отмывались. Он тер с ожесточением, сыпал порошок. «Отойдут, должны отойти… Я не смогу больше залезть в ванну… В эту ванну…»

Он выскочил на балкон. Прохладный воздух ударил в лицо. Чуть отдышался. Лег досыпать взвинченный, в ознобе. «Дурацкий случай!..»

Воскресенье

Проснулся поздно. Часть выходного уже прошла. «Какое начало…»

Он представил себе расправу с мышонком. На рассвете совершено преступление, а миру хоть бы что.

Он выпил кофе. Сбегал в магазин, перед самым закрытием. Ему повезло. Обслужили. Персонал магазина его знал. Он вышел в числе последних.

Вернулся домой. Вынес мусор.

На душе скребло, он не мог есть. Надо выпить. Все равно что. Его мутило, он был мерзок сам себе.

Как он мог убить мышонка? Так привязаться в кои-то веки и… «Нет… Да… В общем… Надо жить…»

Посмотрел в зеркало. Какое страшное, злое стало лицо! На нем как будто написано: «Одиночество — не очень-то хороший щит. Ты жалок… Может быть, поэтому тебя никто не ищет…» Он метался по дому, не находя себе места.

Другие подробности неизвестны. Вполне возможно, что он выпил немного водки, накурился.

Вечером открыл окно, взглянул на небо и шагнул в пустоту, стиснув зубы.

«Не закричу… Хоть раз в жизни не буду мразью…»

Исход каникул

Соседи засвидетельствовали, что он упал с подоконника. Следствие предположило несчастный случай. Человек хотел поправить занавеску и упал. Умысел? А кто подтвердит? Разве что зеркало.

Квартиру получил очередник.

Перевод А. Старостиной.

ДОЛЖНА ЖЕ БЫТЬ ХОТЬ КАКАЯ-ТО ЛОГИКА

Когда она встала в очередь, впереди было человек десять-пятнадцать, не больше. Она поколебалась, прежде чем решиться. Постою раз в жизни. Праздник все-таки.

Она встала со своей скромных размеров кошелкой. Было еще темно и довольно холодно, весна запаздывала. Весну ждали все. На работе только об этом и разговоров. Зима затянулась и до сих пор так или иначе еще давала о себе знать.

Снег стаял совсем, но на улицах упорно держалась слякоть, и ветры, налетавшие с равнины, поднимали в воздух серые грязные брызги, усугублявшие холод.

Она чувствовала себя усталой. Недосыпает в последнее время. И спит плохо. Принимает пилюли, но что-то мало помогает. И ребенок перестал слушаться. «Это нервы, надо поберечься…» — сказал врач. Сказать-то легко. У кого сейчас есть время слушать врачей? Нервы. Тоже еще нашли болезнь, сейчас у всех нервы. Блажь.

Выходя из дому, она взглянула в зеркало. Господи, на кого я похожа… Надо в парикмахерскую хотя бы… Совсем опустилась.

За ней занял высокий гражданин с усами. Он не находил себе места, вертелся во все стороны. Поняв, что у нее нет охоты вступать в контакт, он завязал разговор через ее голову, с передними, и на том успокоился.

Обсуждали снос домов. В их квартале начинают затемно. Бульдозеры и экскаваторы ожили после вынужденного зимнего перерыва.

— Вглубь они не пойдут. Так, передние ряды сломают… Хотя кто их знает, могут и передумать прямо на ходу…

У нее не было сил следить за разговором, да и предмет ее не интересовал.

Проезжали машины, натужно сигналя. На перекрестке то и дело собирались пробки. Автобусы, троллейбусы, пешеходы, самосвалы, строительные рабочие, крестьяне с товаром для рынка, трамваи но двум встречным линиям, настоящий ад. Бедные светофоры, сумеют они все распутать?

Хоть бы мы двигались поживее…

Она мерзла. Попыталась разглядывать очередь. Люди как люди. Такие же, как она. Не на что смотреть.

Озябшие, кто больше, кто меньше. Большинство беседуют. Сколько можно говорить, о чем?

Она думает о своем бывшем муже. Она не видела его два года. Алименты он присылает регулярно. Два его письма остались без ответа. Ребенок спрашивает о нем все реже. Не сегодня завтра забудет. Неужели так ничего и не осталось от их истории? По праздникам, если не заставить себя суетиться, приходят не очень веселые мысли. Столько жизни вокруг, все чего-то хотят, добиваются…

Хуже всего, что ребенок перестал слушаться. А мама без авторитета как полковник без солдат: все вхолостую. «Мыть посуду? Еще чего!» Дерзкая девчонка.

Был бы отец, может, она бы так не отвечала.

А сама она не в состоянии, не способна не то что ее нашлепать, даже просто одернуть.

Хотя следовало бы.

Но, может быть, все еще уладится? Просто так, само собой? «Перемелется — мука будет». Как же. Сколько ее, такой мудрости, она слышала за свою жизнь.

А толку?

Просто так ничего ей не далось. За все пришлось платить, иногда слишком дорого.

Очередь продвигалась вяло.

— Чего они там ковыряются? Деньги, чек — и пошел.

— Настоимся еще, пока до нас дойдет…

— Похоже на то… Хоть бы досталось…

— Вчера и после обеда подвозили…

Конечно, если вот так, ощетинившись, стоять, собеседниками не обзаведешься.

Что поделать?

Она стареет. Ей тревожно. Несколько месяцев назад перенесла операцию. Боялась, что умрет, но не умерла.