Как зовут четверку «Битлз»?

Кройку стал подталкивать его к двери. «Пойдемте, пойдемте, доро́гой объясню. Так вот, очень просто, с тех пор как я здесь, во Владии, сменилось два директора, один продержался долго, лет десять, крутого был нрава, мы получали пять-шесть указаний в неделю, обычно дисциплинарного характера, указания поступали по телефону, и Михэлчану, латинист-то наш, всегда оказывался у аппарата, когда директор звонил из Города, у него как нюх был на директорские звонки. Один раз сидим мы с инженером Башалигой и лейтенантом Копачиу в дружеском, так сказать, кругу, и вдруг Михэлчану просит у инженера ключ от конторы — дескать, директор с минуты на минуту позвонит. Конечно, ему никто не поверил, а инженер Башалига не только ему отказал, но и сделал внушение, что у него какие-то странные идеи и что не дело разбивать компанию. На другой день Михэлчану пришел мрачный и сказал, что его действительно вчера искали по телефону из Города. При этом у него был такой металл в голосе, что в его предчувствиях никто не посмел усомниться. А вскоре старого директора сняли. Михэлчану сказал, что он что-то там напутал то ли с документацией, то ли еще с чем-то, а новый директор, кажется, поспокойнее, точнее говоря, за несколько месяцев Михэлчану не получил ни одного указания».

Они снова вышли на главную улицу, и был полдень, пусто вокруг. В Кройку как будто влили вчерашнюю энергию, он, жестикулируя, рассказывал Виколу Антиму историю зданий, мимо которых они проходили, или деревьев, посаженных по тому или иному торжественному случаю, и так мало-помалу они дошли до дома, крытого дранкой, обычного крестьянского дома, оплетенного той же мощной виноградной лозой, которая ограждала и душила Владию с окрестностями, дом был не хоромы, но по крайней мере и не времянка, сварганенная из глины, соломы и случайных досок.

В комнате, куда они вошли, Викол Антим увидел что-то вроде застекленных стендов, обитых изнутри войлоком, а в них на булавках с цветными головками, купленных Кройку, вероятно, в том же табачном павильончике, что и рыхлый костюм, в который он был одет, торчали сотни бабочек, сухих и ломких на вид, в осыпи серой пыли. Викол Антим уселся на скрипучий ракитовый стул и, следя глазами за Кройку, сам чувствовал на себе множество глаз с глубокими разноцветными зрачками — такое чувство он испытал однажды, еще студентом, когда ехал на открытой машине по полю, волнуясь при встрече с островками маков и льна, плещущих из густой желтизны пшеницы.

— У вас хорошо, — сказал Викол Антим, — живете как в поле.

Кройку протянул ему гнутую кружку из рыжей жести, какие обычно стоят на краю колодца, прикрепленные к срубу цепочкой, в кружке было что-то, напоминающее кофе. «Иллюзия, коллега, всего лишь иллюзия, но мне тоже нравится, правда как в открытом поле. Поскольку я живу во Владии, мне понадобилась такая иллюзия. Я ведь на самом деле даже не знаю, как должно выглядеть поле, все поля — за холмами, если они вообще есть где-то поблизости. Погодите, поживете здесь, увидите, что Владия располагает ко множеству желаний».

Викол Антим не притронулся к кофе — подозревал, что крепости в нем нет, да к тому же он был голоден со вчерашнего похмелья.

— Я уеду отсюда скорее, чем вы, может быть, предполагаете, это, видите ли, ошибка, ее исправят в ближайшее время, дело в том, что у меня в Столице осталась невеста, впрочем, что я, вам это должно быть неинтересно.

Кройку сидел напротив, положа локти на стол, глядя на свою кружку, которую вертел одним пальцем, продев его в ручку. Он мог бы сказать, что и Виколу Антиму будет неинтересно, если он ему возразит, но тогда между ними возникла бы напряженность, а это было ни к чему, тем более что Викол Антим стал ему симпатичен после того, как они распили по стаканчику вина. С его точки зрения, прибытие Викола Антима во Владию могло нарушить сложившееся в природе равновесие. Оно означало возможность перемен, вот и все.

И Кройку ничего не сказал, предоставив Виколу Антиму и дальше разглядывать стены, пестрящие сухими крылышками бабочек, удивляться их символическому существованию, а сам ждал, пока он вспомнит разговор, начатый в учительской, ждал, набравшись терпения: так майский жук три года дожидается тех нескольких дней, когда полетит, нескольких дней упоения своей силой и почти сладострастия, знакомых всем тем, кто отделяется от земли.