И тогда совместными усилиями мы эту идею похоронили. Отправив меня с моими бандитами, под которыми мама почему-то подразумевала верных и безобидных телохранителей, в ночной город прогуляться и послушать, чего люди говорят.
Почему-то слушать всегда отправляли меня.
У меня наблюдательность переходила уже на такую стадию, что я словно сама собой объединяла миллионы людей и виденных у них признаков в одно целое. Я уже как бы видела умом призрачную сущность человека в дымке его тела, что он хотел сказать или даже сделать, мне словно чудилось это против воли за его глазами, движениями, словами, даже желанием быть внешне красивым. Миллионы наблюденных людей и душ (не зря же я чаще притворялась священниками, дервишами, послушниками и монахами) – и движения их душ от тебя уже отчасти перестают быть тайной.
Я выслушала не менее ста тысяч искренних исповедей и провела десятки тысяч допросов – тайна действий ребенка не есть тайна для его родителей, для которых он прозрачен и просчитываем. Если при анализе ситуации или человека ты видишь и знаешь число вариантов больше, чем он может себе это представить, то ситуация становится просчитываемой, независимо от воли человека, а все мысли его становятся как на ладони, ибо всегда что-то есть, что выдает его. Другими словами, ты всегда знаешь, кто съел шоколад в доме, как бы мурзилка не прятал запачканные шоколадом пальцы, не маскировался и не утверждал про ворвавшихся в дом эльфов, разгромивших торт и съевших шоколадные и мятные пастилки.
Люди не понимают, что если для ребенка или юного человека все в новинку, и этого никогда у него не было, то для старшего, для которого это типичные варианты поведения, это все прозрачно, и он просто читает твои мысли.
Особенно помогает знание разных языков и жизнь среди разных народов – тогда ты уже учишься различать общее для всех людей вне привычек, жестов, народных и культурных особенностей.
Если у ситуации двадцать (сто двадцать, тысячу двадцать...) вариантов исхода, которые ты прекрасно знаешь и с абсолютной памятью постоянно держишь в уме, то как бы человек не считал себя неповторимым, то просто видишь его насквозь, а дальше просто предсказываешь ситуацию. Волки могут считать себя неповторимыми, нападая из невидимых точек, но моя стрела редко ошибается.
И все это обостряется, когда входишь в самадхи или боевой транс – тогда помыслы и интенции становятся как бы видимыми. Маленькие дети пытаются обмануть взрослого.
Душа невидима, но, когда я наблюдала человека, его душа для меня словно оживала и становилась видима, и говорила со мной. Сквозь его тело.
Сущность человека иногда даже нападала первой, иногда молила помочь, иногда просила помочь. Я чаще всего делала, что она просила или молила – это никогда не были сложные для меня вещи и касались самого человека, чаще всего надо было что-то сказать носителю души, то есть самому человеку, как-то направить, поместить его в другие условия, дать какой-то конкретный труд, где она могла проявить себя, дать какое-то дело, зажечь, вдохновить...
Это почти никогда не были деньги – по завету восточного Йога, я всегда помогала лишь едой, работою или вещами, а не деньгами. Не требовалось больших денег, чтобы помочь человеку. И я никогда не жалела там, где надо было помочь ученому, творцу или талантливому человеку. Но в более сложных случаях я, за редкими исключениями, помогала, беря ответственность на себя. Помогать всегда – но и ответственность должна быть. Дать деньги моту, чтоб он их растратил на шлюх – значит выступить против бога. Мота я ставила в положение постоянной работы.
Я могла неожиданно ввести человека в транс одним движением, и тогда душа могла говорить со мной как-бы напрямую. Точно человек в трансе не контролировал себя.
Его тело часто говорило, как его излечить – и советы часто помогали, говорило, в какую область творчества его лучше поместить и чему учить – и очень часто человек вдруг раскрывался, просило – что внушить, иногда – за что наказать, чаще – в какой области человек раскроется и как с ним себя вести, чтоб он нашел сам себя и свое просветление. И то, что мне говорил сам человек – часто помогало ему достичь излечения или гениальности.
Из-за моей скорости люди входили в шок и транс естественно, когда я появлялась перед ними. И часто даже крупицы опыта хватало, чтобы вытянуть сущность наружу – я всегда хотела помогать и всегда старалась помогать, если это не были явные бандиты. Но даже бандитов я чаще всего заставляла забыть совершенные ими преступления. Точно перепахивала им память, спрашивала у их души, в чем они могли реализоваться, и жесткими внушениями направляла их туда. Ставя ограничения на насилие и вводя стремление к добру и любви. В случае, если спасти преступника уже не было возможно никаким образом, то я просто открывала ему его собственные преступления, и он переживал их снова и снова, снова и снова в бесконечность в полную силу, – и умирал, не в силах выдержать этого.