А то, что я помню хоть немного – это дело. И постоянное изучение все новых языков...
Хуже всего, что этот изверг не останавливался.
Не знаю, как тренировали черных шиноби. Но от меня он требовал, чтобы я брала книги на незнакомом языке, и, просмотрев их до конца, понимала их. Просто пользуясь своей абсолютной памятью, развитым умом, охватывающим целые громадные листы, пользуясь знанием мира и людей, пользуясь тем, что люди везде похожи. Я должна была понять чужой язык интуитивно, как те апостолы, на которых нисходило озарение.
Чтоб я работала с книгами, точно разбитые вазы складывала.
Не надо забывать, что я еще была еще очень маленькой, совсем младенцем. А они на многое способны. Он требовал от меня такого абсолютно шпионского мастерства, чтобы, не зная языка, я, лишь просмотрев несколько десятков книг со своей абсолютной памятью, начинала понимать язык без его изучения. Причем сделать это традицией.
То есть, чтоб такой анализ языка, пользуясь моим знанием многих языков, стал навыком. То есть привычка абсолютного шпиона – куда бы он ни попал, ему достаточно было просмотреть за несколько минут десятки книг, внимательно наблюдать, слушать и запоминать разговоры сотен людей вокруг, а потом просто заговорить на этом языке, попав туда впервые в жизни...
В древности каждое племя имело свои диалекты, а то и свой язык – если ниндзя не мог адаптироваться к любой обстановке, он очень быстро и неприятно умирал. И это хорошо, если его не ели.
Как ни невероятно, но в идеале я должна была бы брать и читать книги на незнакомом языке сразу, вернее, просмотрев, сразу понять их целыми, так и не увидев словарей. Ибо раньше никаких словарей и в помине не было.
Но тут я взбунтовалась. Надо сказать, что это уже не было средневековье или древность, когда каждое крошечное княжество и племя имело свой собственный язык, письменность и книги, потому языков были десятки тысяч по всему миру. И подобный навык был нужен для шпиона, как дыхание. Ибо от этого, от умения мгновенно мимикрировать, зависела жизнь шпиона и невидимого телохранителя, а кончать свои дни сваренным в кипящем масле удовольствие малое. Не говоря уже о том, что словарей просто не существовало – и не существовало такого понятия, как словари. Я убеждала беспощадного наставника, что сейчас иное время и пятидесяти языков достаточно вот так... – я жалобно показывала на горло.
Но он не обращал на глупости пустоголового младенца внимания, и просто сказал раз и навсегда, что это традиция. А значит, я должна сделать это, как член его деревни, и точка. И пришлось напрягать мозги так, что они вылазили... Мол, умение осваивать языки – это украшение невидимого шиноби, а украшения носят не спрашивая.
Я росла – а что может быть счастливее, чем рост ребенка? Даже в абсолютной нищете дети счастливы, даже в абсолютной пустоте они развлекают себя, даже ничего не имея, даже среди постоянной войны или ненависти они найдут, как все сделать игрой. Дети – играют, Бог – играет, и жизнь – игра счастья в руках Бога Жизни. Жизнь – Игра Радости и Боли, но звучит и поет она радостью лишь в руках Мастера Жизни, в руках бездарности и неумехи она уродлива и несовершенна, и полна боли. Песнь того, кто не стал Мастером – песнь осла, козлиная песнь, трагедия, ослиный рев боли от побоев и чужого груза.
Осел обычно несет тяжелый груз жизни – жизнь тяжела и полна неприятностей, и не говорите ослу о песнях.
Мастер же поднимает весь мир на своих плечах – но, как Атлант и Геракл, как герой – улыбается.
Все росло. И моя деятельность, и богатства людей тоже. И я не знаю, может, я сошла бы с ума в детстве (Мари, кстати, все время делает характерные намеки). Или полностью поглотила бы страну за страной (шутка), выкинув королей, как кукушка птенцов из гнезда, и проглотив мир, а дальше заглатывая звезды, как в сказке, одну за другой, если б в один прекрасный день...
Иа-иа...
Ну вот, наконец, решусь и скажу...
Если б в один прекрасный паскудный день в поместье не приехал сын старого графа. Прямо с задания. Ибо его профессия уже тогда была тоже печальная и шпиенская. Прямо с другой страны. Прямо сразу, как узнал печальные новости о своем отце.
Что он, вроде бы, в очередной раз стал графом, сиротинушка. И очень богатым человеком. Тоже теоретически. По сравнению с типичной вошью в кармане, женой и кучей долгов.
Поместье звало – говорят, там можно было даже чем-то поживиться.
А если повезет, и поесть можно на халяву как целый граф.
Уже рассказывая мне взрослой, один человек (мама) по секрету мне открыл, как это было. Ибо я, естественно, помню легендарную встречу весьма смутно, ибо была слишком маленькая.
В общем, дело было так. Некий молодой человек, с полным правом всю жизнь считавший себя будущим графом, и бывший абсолютной копией своего отца, то есть не имевший ни малейших сомнений в своем происхождении, а имевший маму, документы и запись о рождении в церковной книге родного прихода, неожиданно узнает, что, судя по всему, он стал наследником. Как он думал.