Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы

Каким бы ужасным это ни казалось мне сейчас, я знаю, что моя основная эмоциональная реакция в тот первый ужасный день была основана на страхе быть разоблаченной, моя жизнь полностью и обнаженно раскрыта, и мучительном смущении, которое вызвал бы у меня такой процесс. Джефф достиг дна как сын, абсолютного дна, и я чувствовал, что он тянет меня вниз вместе с собой, втягивая в полный хаос, который он устроил в своей жизни, и сделал это публично.

На протяжении всего этого бесконечного дня этот глубокий, личный страх неуклонно нарастал. Чтобы избежать этого, я продолжал концентрироваться на своей лабораторной работе. Я выполнял задание за заданием, мой разум был полностью сосредоточен на деталях, как будто с помощью такой абсолютной и исключительной концентрации я мог продолжать избегать пугающего беспорядка, который внезапно захлестнул другую часть моей жизни, ту, которую я жестко контролировал.

Несмотря на то, что мозг жаждал действия, я не прекращал работать примерно до половины восьмого. У меня не было другого выбора, кроме как завершить бесконечные незавершенные дела и проинформировать своего руководителя, прежде чем я уеду на неопределенный срок в Милуоки.

В какой-то момент на долгой дороге домой я остановился на одной из остановок для отдыха на автостраде Пенсильвания-Огайо и позвонил Шери. Она сказала мне, что ей удалось посадить меня на ранний утренний рейс в Милуоки вместо того, который был запланирован на более поздний вечер. Я почувствовал облегчение, потому что хотел обрести некоторое душевное равновесие с Шери, прежде чем отправиться к неизвестным ужасам в Милуоки. Мой разум находился в подвешенном, нереальном состоянии, в игре кружащихся, разрозненных образов. Больше всего на свете я ловил себя на том, что заново прокручиваю жизнь своего сына. Я снова увидел его младенцем, потом маленьким ребенком, играющим со своей собакой. Я видел его маленьким мальчиком, катающимся на велосипеде. Я видела его глаза, когда мы выпустили птицу. Я хотел вернуть его в то раннее детство, заморозить его там, чтобы он никогда не смог выйти за пределы невинности и безобидности своего детства, никогда не дотянуться ни до кого из людей, чьи жизни он разрушил… никогда не донес бы хаос до моей упорядоченной жизни.

Каждый раз, когда я думал о Джеффе постарше, я отталкивал его в сторону, запирал в чулане, душил в темноте, где он сидел наедине с тем, что он натворил. Я даже не хотел думать о том, что он мог бы сделать, вспоминать о такой возможности. При одной мысли об убийстве мой разум отключался или смещался в сторону – маневр, который я буду использовать еще нескольких месяцев.

* * *

Когда я приехал, Шери была дома. Она вернулась где-то в пол-восьмого. Ее ждала патрульная машина шерифа, и она немедленно пригласила троих мужчин, двух помощников шерифа и капитана, в дом. Капитан с большим беспокойством представился, а затем спросил ее, не мать ли она Джеффа. Шери ответила, что она его мачеха и что ей уже известно, что Джеффа арестовали. Капитан сказал моей жене, что он и его люди готовы помочь нам всем, чем смогут, стоит только позвонить.

Когда я вернулся домой, Шери рассказала мне обо всем этом, и впервые мы осознали всю жуткость нашей ситуации, всю чудовищность перемен, которые внезапно произошли в нашей жизни.

Мы больше не были просто родителями и никогда ими больше не будем. Мы были родителями, и я, в частности, был отцом Джеффри Дамера. Джеффри, а не Джефф. Джеффри Дамер был кем-то другим, официальным опубликованным именем. Даже имя моего сына стало достоянием общественности, чужим для меня, обозначением в прессе.

В ту ночь я начал ощущать тяжесть публичной идентичности моего сына сильнее, чем когда-либо прежде. Включив одиннадцатичасовые новости, я сидел в своей гостиной и видел, как лицо моего сына заполнило экран. Переключаясь с канала на канал, я видел, как одно и то же лицо мелькало передо мной снова и снова, наряду с другими фотографиями и новостными видеороликами, фотографиями его жилого дома, людей в масках, снимающих чаны, огромный синий барабан и приземистый кухонный морозильник. Я видел, как они достали холодильник, который он так небрежно открыл для нашего осмотра в тот день, когда мы посетили его квартиру. Только на этот раз его тащили вниз по лестнице и затаскивали в полицейский фургон. Я видел орды официальных лиц, когда они входили и выходили из здания, значение которого для меня до той ночи было просто случайным. На других фотографиях и видео эти же легионы сновали по маминому дому в Вест-Эллисе с чувством высочайшей занятости и важности. Все это казалось сюрреалистичным.

Сидя рядом со мной, Шери недоверчиво уставилась на экран телевизора, потрясенная увиденными образами, встревоженная их навязчивостью, но уже начинающая погружаться в новую, радикально изменившуюся реальность. Я чувствовал ее напряжение и пытался снять его.

– Может быть, когда-нибудь все это закончится, – сказал я ей.

– Это никогда не закончится, Лайонел, – мягко, но прямо ответила она.