Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал

Корова, оберегавшая дуняшкин сон, — добродушная, светлая, песочной масти, с большой белой звездой на широком лбу, — с подозрением следила за приближающимся Добрилой, а когда он подошел слишком близко, встала на ноги и отошла в сторону.

Стадо поднималось, отряхивало с себя снег и иней и начинало неторопливый дневной переход к югу — туда, где за лесами и реками лежал Киев, мать городов русских. Людям волей-неволей пришлось спешно собирать вещи и идти за турами. Веприк трусил рядом со светлой турицей, которую он про себя прозвал Красавушкой, как дома корову звали. Он все боялся, что Дунька свалится и готовился ее ловить. Когда Дунька проснулась, Добрило сманил ее вниз вареной репкой, покормил, но только отвернулся — и девочка уже лезла Красавушке прямо на морду, а с головы, когда корова ее подняла, скатилась к себе в гнездышко. Там она и ехала с большим удовольствием: спала, смотрела на снежные ветви, плывущие над головой, болтала для развлечения толстыми ножками в старых веприковых штанишках, ловила языком снежинки, мычала, чирикала и показывала язык старшим товарищам.

Туры неутомимо шли по лесной чаще, осторожно переходили заледеневшие речки и ручьи, пересекали занесенные снегом степи — в торжественном безмолвии, царившем среди замерзшей природы. Одни только зайцы в парадном белом наряде вытягивались на пеньках, приветствуя господ животного царства. Там, где осенью деревья красовались рубинами, янтарем и изумрудами, теперь в изобилии сияли на ветвях алмазы — ослепительные, прозрачные, искрящиеся радужными гранями. Зима украшала лес, плела из веток ледяные кружева, заманивала путников в свои стылые владения. Туры спокойно шли по зимним просторам, правя на юг, сильные и теплые, пар от их дыхания инеем оседал на мордах, так что у каждого животного вырастало по белой бороде. Люди под их защитой не боялись ни ветра, ни мороза, ни диких зверей, ни снегопадов.

Веприку снова снилась мама — сидела в комнате, напевала тихо и задумчиво. «Ох, Веприк-Веприк, — сказала она, ероша его светлые волосы и хмурясь, — больно ты у нас решительный вырос! Была б я дома, нипочем бы не отпустила вас зимой в такую даль. Возвращались бы вы домой, а летом по травке — да с песнями! — пойдете и всех нас спасете!» — «Не пугай, маманечка, мне и так страшно! — признался Веприк. — Что, если не получится у меня ничего? Вдруг зазря идем?» — «Не попробуешь — и не узнаешь, — вмешался отец. — Ты, мать, давай, не огорчай мужика.» «Ладушка поможет,» — улыбнулась на прощание маманя и растаяла вместе с последним предутренним сном.

Мальчик проснулся, застудив бок: Добрило с Чудей куда-то делись. Найти их оказалось просто: в темноте среди деревьев потрескивал костерок, а возле него сидели на корточках оба пропавших березовца. Рядом с собой они разложили на куньей шкурке лучшие припасы: копченое мясо, мед, пирог с репой и один маленький грецкий орех.

— Перун! Всемогущий и грозный! — вещал Чудя, грозя Добриле пальцем. — Все знают, что он обращается в тура и выходит к людям из леса, значит это он послал нам коров для защиты.

— Сам ты корова, — презрительно отвечал Добрило. — Никакой не Перун, а Велес! Тоже всемогущий, и грозный, и могучий, и… волосатый! Он правит зверями: лисами, свиньями, пчелами, собаками — всеми, он и велел турам помогать нам!

— Перун грознее, могучее и волосатее твоего звериного Велеса, — спорил Чудя. — Его благодарить надо, ему и подношение.

— Нет, это Велес могучее, грознее и… Ты что ж это делаешь, негодник?! Ты что же подношение велесово лопаешь?!

— А вот коли оно велесово, так я все и съем! — набив рот репой, невнятно ответил Чудород. — А тебе Перун задаст синей молнией по шее!

— Ах так?! А посмотрим, как он мне задаст! — взвился Добрило и тоже укусил от жертвенного пирога.

— Бу-бу-бу, — злобно ответил Чудя с набитым ртом.

— Ум-ум-умм, — не остался в долгу бортник. — Чавк!

Когда Веприк подошел к костру оба богомольца, поссорившись, молчали, только сыто икали в перемазанные медом бороды и косились друг на друга. Не успел мальчик присесть, как в тени деревьев зашуршали ветки и снег заскрипел под чьими-то легкими шагами. Заслоняя гаснущие утренние звезды, в свет костерка ступила молодая пригожая женщина и кивнула изумленным березовцам, словно знакомым. На ней был подбитый горностаевым мехом голубой плащ и меховая шапочка, из-под которой сбегала до сапожек затейливая коса цвета спелой пшеницы. Березовцы молча смотрели на пришелицу, потом разинули рты, выдохнули «ах!» и продолжали смотреть с открытыми ртами, потому что она была чудо как хороша — высокая, гибкая, большеглазая. В отблесках огня ее ласковые глаза то плескались летней небесной синью, то зеленели молодой травой — и невозможно было понять, что прекраснее.

— Будьте здоровы, люди добрые! — певуче проговорила незнакомка. — Нельзя ли у вашего костра погреться?

— Ах! — гостеприимно ответили березовцы.

— Вы что же, совсем меня не узнаете? — поинтересовалась гостья, присаживаясь на невесть откуда взявшийся позади нее пенек.