Как-то лошадь входит в бар

Но потом оказывается, что все это лишь плод его воображения. И тогда возникает естественный вопрос: как же Шаул все это переживает, если вообще нет никакой измены! Но Шаул так любит свои переживания, которые вызваны картинами измены, он так опьянен этим божественным напитком ревности, жутким, мутным, ядовитым, кружащим голову, что именно в этот час он по-настоящему живет и сердце в его груди бьется в полную силу. Во все остальное время он человек немного анемичный, серый, скучный, рациональный, но, как только в нем пробуждается ревность, он – бушующее пламя.

Я написал о ревности, не будучи в принципе человеком ревнивым. Но вдруг мне показалось, что если бы на руку моей жене сел комар, я бы воспылал к нему ревностью, я превратился бы вдруг в патологического ревнивца, во всем мне мерещились бы заговоры, конспирация. Впрочем, очень просто увидеть конспирацию даже там, где ее нет, если тебя снедает ревность…

Я понял, что такое ревность.

Ревность – это когда ты создаешь себе рай, из которого будешь изгнан. Такова динамика ревности: человек сначала создает себе рай, только это не его рай, этот рай целиком принадлежит его жене и ее любовнику либо ее мужу и его любовнице. А сам создатель этого рая – в постоянном движении, в процессе изгнания из рая. Человек, одолеваемый ревностью, нуждается в том, чтобы быть изгнанным.

А почему? Этого я не знаю. Зачем человеку быть столь разрушительным по отношению к самому себе?

У меня нет ответа.

Почему государство столь разрушительно по отношению к своим гражданам?

Почему мы так часто разрушаем самих себя? Какую пользу приносит нам это разрушение?

Не знаю…

Может, найдутся люди более мудрые, чем я, и дадут ответ.

Но, видя своих героев внутренним взором, выстраивая реальный многомерный мир, отражающий действительность, я отлично понимаю, что в этом мире не могут быть только «плохие» или только «хорошие». Замечательно сказала моя четырехлетняя внучка: «Даже самый плохой человек в мире уж точно хотя бы один раз в своей жизни сделал доброе дело, а самый хороший человек в мире однажды обязательно совершил плохой поступок».

Как сказал Господь в сердце Своем после Всемирного потопа: «…помышления сердца человеческого – зло от юности его» (Бытие, 8:21). Но я-то думаю, что помышления человека – не только Зло от юности его, но и Добро от юности его.

Очень важны и условия, те обстоятельства, в которых растет человек, а его жизненный опыт повлияет на выбор между Добром и Злом.

Герои моих книг всегда думают об этом выборе, и потому они чем-то похожи друг на друга. И, повествуя о них в книгах, я отдаю себе отчет в том, что в них прежде всего присутствует частица меня самого.

Но потом, вглядываясь в них, я стремлюсь понять, что от моих героев есть во мне. И я говорю о тех персонажах, которых я не очень люблю, которые по природе своей не очень-то и симпатичны.

Для писателя самое легкое – создавать образ героя, которого совсем не трудно полюбить. Я могу написать рассказ о симпатичном человеке, личности без изъянов за три дня. Но это меня не интересует. Мне интересны люди трудные, с внутренними противоречиями, с бурными переживаниями, с обостренными чувствами. Во всем этом я хочу разобраться, меня это привлекает – именно в этих «широтах» расположены мои писательские интересы.

Довале, герой книги «Как-то лошадь входит в бар», поначалу вызывал у меня даже отвращение. На первых страницах книги он откровенно потешается над собравшейся публикой, обижает ее, несдержан, грубоват и даже агрессивен.

Конечно, все их эти качества и мне присущи. Я могу быть агрессивен, но я не хочу им быть.

В мире достаточно зла, и я не должен его увеличивать…

Но мне хотелось показать, что случается с подобным человеком, когда он неожиданно получает возможность, существующую, пожалуй, только в литературе, но не в жизни: возможность исправить в себе нечто очень важное, существенное, глубокое; исправить то, что исказилось в результате этой жуткой четырехчасовой поездки в Иерусалим на похороны отца или матери. И я, разумеется, не стану рассказывать, кто же умер, чтобы не отобрать у читателя возможность самому узнать обо всем, читая роман…

Наверное, у моего Довале была необходимость что-то исправить в себе, ведь и отец его, и мать были людьми суровыми, трудными, измученными жизнью – об этом повествует роман, – и мучившими окружающих; именно Довале пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Он говорит: «Наша семья – это Бермудский треугольник: все, кто туда попадает, погибают. Даже тот, кому удается выбраться живым, он все равно мертв».

Я думаю, что в силу этих нелегких жизненных обстоятельств мой Довале научился жить не собственной жизнью, которая ему предназначалась как человеку очень чувствительному, с утонченной душой, наделенному артистизмом. Он выбирает для себя некую, я бы сказал, «параллельную жизнь», и в этой параллельной жизни Довале – трудный, вульгарный, агрессивный, даже склонный к насилию человек, как бы не соприкасающийся с самим собой, с подлинным Довале.