Как ставится пьеса

Это момент, когда бледнеет даже искушённый актёр, ибо по загадочным, скорее всего акустическим причинам, как только суфлёр удаляется в будку, пьеса снова ползёт по швам. Уничтоженный автор слушает из партера, как на сцене мокрой тряпкой влачится его текст. Вдобавок режиссёр почему-то перестаёт заботиться о том, что и как говорят актёры, и только свирепо гоняет их, требуя, чтобы тот стал правее, а этот уходил быстрее. «Какого чёрта он привязался? — думает автор. — В тексте просто сказано: „Данеш уходит“, разве этого не достаточно?» Режиссёр, видно, спятил, он теперь орёт, чтобы Клара отступила на шаг. Актёры тоже стали какие-то вспыльчивые, всё время яростно ругаются с суфлёром, кричат, что он не суфлирует, а бормочет себе под нос. Иржи Данеш заявляет, что у него грипп и ему надо лечь в постель. В глубине сцены озверевший сценариус схлестнулся с бутафором. Режиссёр, охрипнув, замолкает, на подмостках в предсмертной агонии корчится издыхающий текст.

В партере несчастный автор съёжился в комочек: положение совершенно безнадёжное и теперь уже ничем не поможешь — послезавтра генеральная репетиция.

Пьеса созрела

В последний день перед генеральной репетицией беды обычно сыплются как из мешка. Среди актёров разражаются эпидемии гриппа, ангины, воспаления лёгких, плеврита, аппендицита и других недугов.

—  Попробуйте, какой у меня жар, — хрипит на ухо автору главный герой, и изо рта у него вылетает струйка пара, словно из кипящего чайника. — Мне надо бы полежать по крайней мере неделю.

Он сипит, задыхается от кашля и глядит на автора слезящимися, укоризненными глазами жертвы, ведомой на заклание.

—  Я не помню ни слова из своей роли, — говорит другой актёр. — Господин автор, скажите, чтобы отложили премьеру.

—  Совсем не могу разговаривать, — сипит Клара.— Здесь на сцене такой сквозняк. Господин автор, пускай меня отпустят к доктору, иначе я не смогу играть на премьере.

В довершение всего — удалой бонвиван присылает справку от врача: у него желудочные колики. Та-ак…

(Скажем правду: актёрское ремесло не легче военного. Если кто-нибудь из вас хочет стать актёром, — от чего, торжественно возвысив голос и воздев руки, именем вашей матушки и вашего батюшки слёзно вас предостерегаю; но если вы останетесь непреклонным к моим мольбам, то испытайте сперва выносливость своего организма, своё терпение, лёгкие, гортань и голосовые связки, испробуйте, каково потеть под париком и гримом, подумайте о том, сможете ли вы ходить почти голым в мороз и окутанным ватой в жару, хватит ли у вас сил в течение восьми часов стоять, бегать, ходить, кричать, шептать, сможете ли вы обедать и ужинать на куске бумаги, налеплять на нос воняющий клопами гуммоз, выносить жар прожектора с одной стороны и ледяной сквозняк из люка — с другой, видеть дневной свет не чаще, чем рудокоп, пачкаться обо всё, за что ни возьмёшься, вечно проигрывать в карты, не сметь чихнуть в продолжение получаса, носить трико, пропитанное потом двадцати ваших предшественников, шесть раз в течение вечера сбрасывать костюм с распаренного тела, играть, несмотря на флюс, ангину, а может быть, и чуму, не говоря о множестве других терзаний, неизбежных для актёра, который играет; ибо актёр, который не играет, терпит несравненно худшие муки.)

—  Начинаем, начинаем! — кричит бесчувственный режиссёр, и по сцене начинают блуждать несколько хрипящих фигур, произнося последним дыханием какой-то смертельно осточертевший текст, который им навязывает суфлёр.

—  Э, нет дамы, так не годится! — вне себя кричит режиссёр. — Начать всё сначала! Разве это темп?! А вам нужно стать у дверей. Повторим. «Входит Катюша».

Катюша входит походкой умирающей туберкулёзницы и останавливается.

—  Начинайте, мадемуазель, — сердится режиссёр.

Катюша что-то лепечет, уставившись в пространство.

—  Вам надо подойти к окну! — ярится режиссёр. — Повторите!

Катюша разражается слезами и убегает со сцены.

—  Что с ней такое? — пугается автор.

Режиссёр только пожимает плечами и шипит, как раскалённое железо в воде. Автор вскакивает и мчится в дирекцию. Невозможно послезавтра давать премьеру, надо обязательно отложить и т.д. (Каждый автор накануне генеральной репетиции убеждён в этом.) Когда, немного успокоившись, он через полчаса возвращается на сцену, там бушует страшный конфликт между главным героем и суфлёром. Актёр утверждает, что суфлёр не подал ему какую-то реплику, суфлёр решительно отрицает это и в знак протеста уходит из будки. Влетает и сценариусу, который, в свою очередь, накидывается на мастера у занавеса. Скандал растекается по лабиринту театральных коридоров, угасая где-то в котельной. За это время удалось уговорить суфлёра вернуться в будку, но он так разобижен, что еле шепчет.

—  Начинаем! — надломленным голосом кричит режиссёр и садится с твёрдой решимостью больше не прерывать ход действий, ибо — да будет вам известно! — последний акт ещё ни разу не репетировался на сцене.

—  Вы думаете — послезавтра можно ставить? — испуганно спрашивает автор.