Как стать контрабандистом

Одноместная камера, куда меня запихнули, была небольшой, не более чем три на три, но недавно выкрашена в почти белый цвет. Это обидно, совсем остаться без познавательного чтива, но зато есть унитаз и нормально работающая поилка. Кроме того длинная бетонная полка, имитирующая постель и два небольших, но бетонных же выступа – аки несокрушимые стол и стул.

Я долго и с наслаждением омывал унитаз, а потом несколько раз спустил воду. Уж больно шум противный, но поднимает протестное настроение и возбуждает аппетит.

В Миккели мы прибыли затемно. После весьма небрежного шмона нас троих загнали в сводчатую восьмиместную камеру, выдали ужин, положенные таблетки и с грохотом захлопнули дверь.

Я пошёл застилать понравившееся мне с прошлого раза место. Парочка плюхнулась на сдвоенные нары и, не переставая есть, стала азартно резаться в карты. Я вежливо отклонил предложение присоединиться и уткнулся в утащенную книгу. Тут моя совесть абсолютно чиста. Взамен я там оставил книгу из библиотеки местной тюрьмы. Должна же быть ротация и межтюремная свобода передвижения печатного слова?

Утром меня отправили на шмон, а мои сокамерники остались дожидаться железнодорожного этапа в какую-то тюрьму на севере. Мяукающего названия я так и не разобрал, но они отзывались о ней весьма одобрительно. Светило обоим всего по нескольку месяцев за хулиганку, но это их мало волновало. Не в первый, не в последний раз. Просто пришло время отоспаться и набраться сил перед новыми подвигами.

Зато вертухай встретил моё появление несколько странно. Он внимательно полистал мой «паспорт заключённого», затем сверился с компьютером.

– А почему опять к нам? – в его голосе прозвучала явная злость.

Риторический вопрос загнал меня в тупик. Я неопределённо пожал плечами и выдал:

– Может… не закончилась аренда моего телевизора?

– Вы знаете, что тюрьма переполнена? – распаляясь, продолжил вертухай, – Свободных мест нет!

Выражение исключительно знакомое, но повернуться и уйти у меня, к сожалению, нет никакой возможности. Другие свои идеи я решил пока не озвучивать. Просто пожал плечами.

– Сколько уже ведётся ваше следствие?

– 78 дней, считая сегодняшний.

– Объясните мне, что это бред такой, – тут он опять заглянул в мои бумаги, – Подозреваемый в крупнейшем уклонении от налогов?

– Я и сам не знаю. – можно, конечно, высказать всё наболевшее, но вроде не время и не место.

– Вы что, не платили налоги?

– Нет, я их всегда и полностью платил. У налоговой ко мне никаких претензий нет.

– Контрабанда?

– Пока не знаю. Так следователи говорят. Но я до сих пор не увидел, на основании чего они это утверждают.

– Значит, очередной невиновный? А знаете, сколько таких вот not guilty (невиновных) только сегодня находится в нашей тюрьме?

– Не могу знать. Я только за себя говорю.

– 116 contained (содерржится), – не обращая на мои слова никакого внимания, продолжал он громко разоряться, – А это вдвое больше нашей вместимости!

– Но в подвальных камерах много свободных мест, – никто меня за язык не тянул, но этот вертухайское нытьё уже стало тихо доставать.

А ведь сегодня, что очень вероятно, я у него вообще единственный шмонаемый. При этом он ещё имеет наглость изгаляться, заводясь от жалости к самому себе. Раз так за службу радеет, то пусть в своём доме выездной филиал оборудует. Семейный подряд на общественных началах. Ничего сложного. Налепил решётки, укрепил двери, ну и табличку на дверь приколотил: We welcome prisoners with open arms! (Ждём заключённых с распростёртыми объятьями). Отбою не будет. И можно вечно доить родное государство, даже не поднимая расслабленной задницы с дивана.

– Matkaselli?(транзитная «дорожная» камера – отстойник)— его аж перекосило, – А прибывающих заключённых куда? Пусть во дворе ночуют? Да они весь двор за ночь в помойку превратят! Свиньи неблагодарные.

Тут лучше упрямо молчать. Но вот обозвать дорожной камерой грязный и изгаженный «отстойник»? В этом, согласитесь, есть что-то извращённо-напыщенное.¹⁷⁸

Я уставился на потолок и стал прикидывать, какое поэтическое название могло бы ласкать самый изысканный криминальный слух. Но в голову лезла всякая мура. Ночлег странника. Перекрёсток правильных друзей. Транзит-хата. Предпоследний окоп. Чистилище.

– Всё! Забирайте свои вещи и можете идти, – рык вертухая вырвал меня из мира грёз.

– Куда?

– На третий этаж. Вы же там были?

– Был в 37, а сейчас не знаю.

– Охранник на этаже покажет камеру. Clear out!

Я повернулся, кое-как собрал свои разворошенные пакеты и вышел в коридор. Занятый удержанием этой неустойчивой кучи, не сразу заметил Сулева, лениво облокотившегося на свой импровизированный прилавок.

– Привет. Уже открыл лавочку?

– С прибытием. А ты опять вертухая с утра заводишь?