– С утра было тринадцатое.
– Не понял, – я взял конверт и стал его осматривать со всех сторон, – Письмо подписано сегодня, деньги спёрли тоже сегодня, а почтового штемпеля на конверте вообще нет.
– Сильно они на тебя обиделись, если даже не пожалели курьера послать, – Сулев поцокал языком, – Это такой встречный ход. Чтобы ты понял, с кем связался. А когда твоё требование было отправлено в таможню?
– Позавчера.
– Любопытно. А вчера уже был допрос, и тебя сразу штрафанули на десятку. Когда о допросе сообщили?
– Вчера. Прямо перед началом.
– Странно. Обычно предупреждают заранее. Уж точно за несколько дней. Это тюрьма, а не СИЗО. И, наконец, сегодня твоя славная компания вдруг осталась на нулях. Тут даже самый… – Сулев помахал в воздухе рукой, – Ну ты меня понял, на кого тонкий намёк рассчитан… должен понять… и исправиться.
–
– А что за банк?
– Не поверишь, самый что ни на есть крупнейший скандинавский.
Спалось плохо. С самого дорассветного утра ко мне привязался мотив заунывной тухмановской песни «Как прекрасен этот мир». Я попытался вспомнить слова, но дальше припева, с последующим подвыванием, шло туго. Кончилось тем, что я по быстрому сварганил себе более жизненный вариант смешения мечты и суровой действительности:
Это придало заряд такой бодрости, что в забеге на унитаз я финишировал первым, и надолго захватил чемпионский пьедестал. Главное, надо научиться правильно и слаженно заставить организм выполнять поставленную кишечнику задачу. Тогда перед таким напором даже таможня не устоит.
Я вернулся в камеру и решительно разорвал текст своего заумного выступления. Теперь буду действовать спонтанно, только по быстро меняющейся обстановке. Молча и с гордо поникшей головой. Дабы ввести супостатов в заблуждение. И готовить отпор. Сейчас, главное, учитывать, записывать и использовать все их мерзопакости в ответном ударе.
Заглянул Сулев.
– Чем занят?
– Раздумываю.
– Ты это, не особо расстраивайся. Может адвокат тебя действительно вытянет. А если даже и получишь, – тут он задумался и пошевелил губами, – Ну, не больше четырёх лет… при таких то объёмах. То уже через полтора года будешь на свободе. Или даже раньше.
– Утешил, шаман языкастый. Знаешь, мне уже совсем чуть-чуть осталось, чтобы понять, из-за чего Россия и Эстония друг на друга взъелась.
– Так это политики, а трудовой народ…
– Кто? – я даже поперхнулся, – Это мы трудовой народ? Тюремный пролетариат,
– Сильно выдал, реальная уважуха. Подожди, так он сам был интеллигент из дворян.
– Был, да сплыл. Перековался. Теперь вот в Мавзолее парится. Без права на условно-досрочное. Наш нетипичный пролетарский вождь. Остался один, без права на захоронение.
Сулев слегка подумал, но от спора уклонился. Жаль, я такую наживку закинул, да вот не подсёк. Когда ещё будет настроение почесать язык бездумным словоблудием о ленинской национальной политике? Думал, что хоть тут эстонца коварными фактами срежу. Я вздохнул и решил от скуки спуститься поближе к земле и поговорить о постороннем. Начал издалека:
– Сулев, а поведай лучше мне свои печали.
– Что сделать?
– Расскажи, как ты дошёл до жизни такой? И как тебя занесло в эту дыру из тёплых гишпанских краёв? Давай, разложи по полочкам. Ты ведь эстонский drug dealer с испанским паспортом в финской тюрьме, да ещё и с советским погонялом "Бешеный француз". Если не приврал. И при этом ты выглядишь как вылитый польский дворянин Феликс, мать его, Дзержинский.