— Прощай, Катя, может быть, видимся в последний раз. Это я, Борис, а со мной была Лия. Счастливого тебе пути. Береги косы, они у тебя красивые.
Раздался звонок, и Борис вышел, а я так опешила, что ничего не успела ему ответить. Когда я вернулась на место, Лии уже не было.
Ехала я спокойно, несмотря на три пересадки. Зубы у меня продолжали «болеть», и я почти не разговаривала. Пассажиры часто менялись. Все больше и больше появлялось беженцев с детьми и котомками. Они меняли вещи на продукты. Лица у них были невеселые.
Где-то в районе Арзамаса я перешла линию фронта. Мы долго добирались на лошадях, потом на лодках. Я помогала в дороге женщине с двумя детьми, оставалась с малышами, пока их мать добывала продукты на вещи, взятые из моего чемодана. Вероятно, меня принимали за члена этой семьи, и никто не обращал внимания на беженку, повязанную платком.
В Москве
Я с облегчением вздохнула, когда снова села в вагон. Поезд Пенза — Москва тащился медленно. В вагонах-теплушках ночью было холодно. Меня выручал платок — единственная уцелевшая вещь. Все остальное было «съедено» в пути.
Чем ближе к Москве, тем все чаще на станциях приходилось слышать имя Ленина. Люди беспокоились за него, говорили о состоянии его здоровья. Что-то, видимо, случилось с Ильичем. Но до самой Москвы ничего нельзя было толком выяснить. В Москве на вокзале я бросилась к первому встретившемуся рабочему, и он сказал, что Ленин ранен.
В Москву я попала впервые, долго разыскивала Центральный Комитет. Наконец я в приемной ЦК, здесь меня встретили две молодые девушки и стали допытываться, кто я и откуда, зачем приехала.
На все расспросы я отвечала коротко:
— Мне нужно видеть товарища Ленина или товарища Свердлова. Я приехала издалека, привезла им вести от друзей и никому другому передать их не имею права.
На мое счастье, в комнату вошла Клавдия Тимофеевна Свердлова. Я ее сразу узнала, а она меня нет. Тогда я напомнила, как она снаряжала меня в Сибирь с Борисом Шумяцким, передала привет от него. Мы расцеловались и проговорили очень долго.
Из беседы с Свердловой я узнала, что не одна Сибирь отрезана от Москвы, что фронтов много, таких, как я, связных в ЦК прибывает тоже много, Яков Михайлович всегда принимает их сам, вестям из Сибири он будет очень рад и поговорит со мной обязательно.
— Только все же должна быть записка от Бориса Шумяцкого,— спросила Клавдия Тимофеевна.— Где она?
Я подтвердила, что весточка при мне. Тут же я попыталась расплести косы, но они не расплетались. Не долго думая я отрезала их и извлекла нужные шелковые трубочки.
У Свердлова
В большом просторном кабинете Яков Михайлович был не один. Напротив него сидел Татаренко и Валек, такие же, как я, связные из Сибири. Свердлов поднялся ко мне навстречу и обнял.
— Вот первая девушка, которая не побоялась перейти колчаковский фронт. Теперь у нее есть опыт, придется тем же путем отправить ее обратно. Правильно?
— Конечно,— ответила я,— второй раз по знакомой дороге мне будет легче пройти, чем новому человеку.
Яков Михайлович достал какую-то папку и, просматривая ее, произнес:
— Мало, очень мало и редко приходят письма из Сибири. Надо, видимо, больше людей засылать туда, и прежде всего коренных сибиряков, которым легче будет связываться с нужными людьми при любых обстоятельствах.
Удивительно просто и легко было говорить с Яковом Михайловичем. Невольно забывалось, что перед нами секретарь Центрального Комитета партии и председатель ВЦИКа. Как заботливый друг этот большой человек выяснил, хорошо ли мы устроились, как живут наши родные, не нужна ли его помощь. С какой теплотой он расспрашивал о своих товарищах, старых сибирских большевиках. Всех помнил по имени.
Я не скупилась на подробности.
Отрадно было слышать, что председатель ВЦИКа одобряет действия цен-тросибирцев и просит передать им благодарность.
— Боевые действия партизан отвлекли силы Колчака с фронтов. Узнаю сибирских большевиков. Молодцы! — сказал Свердлов.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что я повезу с собой для Иркутской и Томской партийных организаций директивы и инструкции ЦК, деньги, мандаты, а также специальные письма по военным вопросам.