Представьте букву D. Поверните ее на 90° вправо. Над ней поместите цифру 4. Теперь уберите горизонтальный элемент цифры 4 справа от вертикальной линии.
Представьте букву В. Поверните ее на 90° влево. Поместите прямо под ней треугольник такой же ширины, направленный острым углом вниз. Уберите горизонтальную линию.
Представьте букву К. Поместите слева от нее квадрат. Внутри квадрата поместите круг. Теперь поверните фигуру на 90° влево[316].
Большинство людей без труда узнают парусную лодку, сердечко и телевизор, зашифрованные в этих описаниях.
Способность мыслить образами – это чудесная способность, однако слишком увлекаться идеей картинок в голове не стоит.
Во-первых, человек не может восстановить в голове образ всей зрительной сцены целиком. Образы фрагментарны. Мы на мгновение восстанавливаем в памяти набросок каждого из элементов, расставляем их в подобие умственной картины, а потом жонглируем ими, освежая каждый из набросков по мере того, как изображение затухает[317]. Более того, каждый из набросков отражает только поверхности, видимые с одной точки обзора и искаженные перспективой[318]. (Простейший пример – это парадокс с железнодорожными рельсами: большинство людей видят, что рельсы якобы сходятся в точку, не только в реальной жизни, но и в умственном образе.) Чтобы вспомнить предмет, мы переворачиваем его или обходим вокруг него, а это значит, что наше воспоминание о нем – это целый альбом отдельных видов. Образ цельного предмета – это слайд-шоу или попурри.
Это объясняет, почему искусству для изобретения перспективы потребовалось так много времени, несмотря на то, что в реальной жизни мы все видим в перспективе. Картины, которым не хватает мастерства художников Возрождения, выглядят нереалистичными, но не потому, что в них вообще нет перспективы. (Определенная степень точности перспективы присутствует даже в наскальных рисунках, сделанных кроманьонцами.) Обычно отдаленные предметы кажутся меньше, непрозрачные предметы заслоняют фон и куски объектов, стоящих за ними, а многие наклонные поверхности оказываются укороченными. Проблема в том, что разные части рисунка показываются так, как они выглядели бы с разных точек наблюдения, а не через фиксированную решетку клеток за окном Леонардо. Ни один живой наблюдатель, привязанный к одному месту и одному моменту во времени, не может воспринимать обстановку сразу с нескольких точек наблюдения, поэтому такой рисунок не соответствует ничему, что мы видим в реальной жизни. Воображение, конечно же, не привязано к одному месту и одному моменту во времени, поэтому рисунки без истинной перспективы вполне могут, как ни странно, соответствовать нашим мысленным образам. Кубисты и сюрреалисты – страстные любители психологии – намеренно использовали в живописи множественную перспективу – вероятно, для того, чтобы пробудить в зрителях, пресыщенных точностью фотографии, ощущение эфемерности нашего мысленного взора[319].
Второе ограничение связано с тем, что образы – рабы принципов организации памяти. Наше знание о мире не может вместиться ни в одну большую картину или карту. В мире слишком много предметов разного масштаба – от гор до блох – чтобы их все можно было вместить в один носитель информации с фиксированной степенью детализации. Не может наша зрительная память быть и чем-то вроде обувной коробки с фотографиями. Тогда было бы невозможно найти нужное изображение, не рассмотрев предварительно каждое, чтобы разобрать, что на нем изображено. (С похожей проблемой сталкиваются пользователи фото- и видеоархивов.) Образы в памяти должны быть отмечены ярлыками и организованы по категориям внутри пропозициональной надструктуры, чем-то напоминающей гипремедиа, где графические файлы связаны ссылками с точками соединения внутри большого текста или базы данных[320].
Визуальное мышление зачастую в большей степени зависит от концептуальных знаний, которыми мы пользуемся для организации своих образов, чем от содержания самих образов. Известно, что гроссмейстеры отличаются выдающейся способностью запоминать расположение фигур на доске. Но это не потому, что гроссмейстерами становятся люди с фотографической памятью. Опытный шахматист не лучше новичка сможет запомнить расположение фигур, расставленных на доске произвольным образом. В его памяти сохраняются значимые отношения между фигурами (угроза, защита), а не просто их положение в пространстве[321].