Как проиграть в войне времен

Миссис Ливитт рекомендует отдавать предпочтение метафорам, которые будут резонировать с корреспондентом – а это, я полагаю, ты? Признаюсь, я не вполне представляю, что может с тобой резонировать. Я вынуждена оперировать одними догадками: семена, трава и растениеводство. Граничит со стереотипом. Ты же пишешь мне из горнила и пламени.

Ты спрашиваешь меня про голод.

Ты спрашиваешь конкретно про мой голод.

Короткий ответ: нет.

Более длинный: я так не думаю.

Мы удовлетворяем свои нужды до того, как они заявляют о себе. Орган (спроектированный, имплантированный, многократно протестированный орган), в этом теле расположенный вверху живота, фиксирует момент, когда мой метаболизм начинает требовать топлива, и останавливает первобытные подсистемы, которые вызвали бы во мне чувство дискомфорта, раздражительности и притупили остроту мысли – все эти хитрости, которые придумала госпожа Эволюция, чтобы сделать из нас охотников, убийц, чревоугодников, ищеек и ловцов. При необходимости я могу отключить этот орган, но ведь гораздо надежнее регулярно получать статусные отчеты, нежели чувствовать свою слабость.

Но голод, который описываешь ты – его острие, вспарывающее кожу, чувство опустошения, подобное выветриванию породы на склоне холма, часто поражаемого грозами, – все это звучит волшебно и так знакомо.

В детстве я любила читать. Знаю, знаю: архаичное времяпрепровождение; каталогизация и загрузка – более быстрый, эффективный, во всех смыслах непревзойденный способ хранения и приобретения знаний. Но я читала – старинные фолианты, попавшие ко мне в руки, и новехонькие реплики: как необычно узнавать что-то последовательно! И вот однажды я прочла комикс про Сократа. В нем он был воином – это, кстати, правда, я у него узнавала, – и как-то ночью, когда товарищи Сократа уже устроились на ночлег, он начал думать. Он стоял неподвижно, предаваясь своим думам, пока не забрезжил рассвет – и в этот самый миг нашел ответ на свой вопрос.

Тогда это показалось мне очень романтичным. Поэтому я покинула свою капсулу и поднялась высоко вверх по косе, подальше от разговоров и взаимной слежки. Я нашла холм в одном маленьком мирке, пригодном для дыхания, но совершенно безжизненном, и стояла на его вершине, как Сократ в комиксе, погрузившись в раздумья, опираясь на одну ногу, не шевелясь.

Солнце село. Взошли звезды. (Они ведь тоже восходят, не так ли? Как небесные розы? Что-то в этом духе было у Данте.) Когда мои уши привыкли к тишине, я поняла, что все еще слышу своих: наши разговоры, заполонившие небеса; наши голоса, эхом отраженные от звезд. Совсем не то переживали Сократ, Ли Бо и Цюй Юань. Мое уединение, мой эксперимент вызвал тихое беспокойство среди тех, кто дорожил мной и кем дорожила я, и это беспокойство перекинулось на остальных. Глаза и объективы устремились на меня.

Лет мне было, кажется, тринадцать.

Мне стали предлагать помощь: учебники по философии, руководства по медитации, предложения альянсов и услуг в обучении. Они роились вокруг меня. Шептали мне на уши: «Ты в порядке? Тебе нужна помощь? Ты можешь поговорить с нами. Ты всегда можешь поговорить с нами».

Были слезы. Этот процесс – плач – тоже контролируется органами. Они поддерживают ясность наших глаз и трезвость разума, но химия есть химия; кортизол есть кортизол.

Писать сложнее, чем хотелось бы. В то же время писать проще, чем хотелось бы. Я противоречу сама себе. Геометры были бы мной разочарованы.

Я отослала всех прочь.

Каждое живое существо имеет право на личное пространство, поэтому я не позволила им увидеть меня. Я была единственной на этом крохотном булыжнике, и я погрузила весь мир во тьму.

Дул ветер. Ночью на возвышенностях всегда холодает. Острые камни больно впивались мне в ноги. Впервые за тринадцать лет я осталась одна. Я, кем бы я ни была тогда, кем бы я ни была и по сей день, ринулась сначала вверх, к звездам, а затем вниз, на иссушенную землю. Я зарылась глубоко в почву. Пели ночные птицы; мимо прошмыгнул какой-то одинокий зверь, вроде волка, но более крупный, о шести лапах и с глазами, смотрящими в разные стороны.

Мои слезы высохли.

И я ощутила одиночество. Мне не хватало этих голосов. Не хватало разумов, стоящих за ними. Я хотела, чтобы меня видели. Эта потребность впилась мне в самое нутро. Это было хорошее чувство. Не знаю, с чем сравнить его, чтобы тебе стало понятно, но представь человека, слившегося с Вещью, искусственного бога размером с гору, созданного для ведения войн в дальних уголках космоса. Представь колоссальную тяжесть металла, сдавившего ее со всех сторон, погребая под своим весом, отдавая ей свою силу, представь, как его провода сливаются с ее плотью. Представь, как она отсекает их и выходит: беззащитная, выжатая, ослабевшая, свободная.