Как продать душу: Краткое руководство для светской львицы

— На этот раз все серьезно. Твой отец ничего не выбрасывает, хранит всякий хлам. Весь дом завален запчастями от газонокосилок Соседи уже жалуются. Они не потерпят грязи и шума, а Дороти Пауэлл говорит, что от отцовой мастерской только грязь и шум.

— Не волнуйся, мама, тебя из дома не вышвырнут. Это ведь твой дом. Они права не имеют.

Я говорю уверенно, хотя понятия не имею, как решаются подобные тяжбы. Мамуля считает, что кучка соседей сильнее, чем Господь Бог.

Наверное, это убеждение уходит корнями в желание подчиняться и мечту бесконечно лобызать хоть чью-нибудь задницу, типичные для женщин дофеминистской эпохи. Не знаю. Не понимаю. Остается только повторять: хвала Господу, что я унаследовала не слишком много мамулиных генов.

— У меня от всего этого бессонница. Я теперь выпиваю только две чашки кофе в день.

— А курить ты, случайно, не бросила?

— Представители моего поколения считают, что женщина с сигаретой выглядит изысканно.

Конец этой великолепной фразы тонет в мамулином кашле.

Я знаю, что курение вызывает рак легких, сокращает жизнь, а значит, может приблизить меня к геенне огненной. То есть курить — плохо. Но сейчас речь о моей матери, поэтому я только пожимаю плечами и рассматриваю свои туфли. Не сходить ли в салон красоты? Пожалуй, мне сейчас не повредит обертывание с экстрактом из лепестков розы.

— Только в папу не стреляй, ладно? — говорю я в трубку, а сама делаю пометку в календаре.

— Ох, не знаю! Мне нужно от него отдохнуть, а то я за себя не ручаюсь. Вообрази, твой отец постоянно куда-то ездит на автобусе.

— Но ведь врач не советует ему водить машину.

— А мне плевать. Еще он постоянно якшается с какими-то стариканами.

— Тебя, мама, тоже девушкой не назовешь.

— Женщине столько лет, на сколько она себя чувствует.

— Ну вот ты уже рассуждаешь спокойнее. Молодец, мама.

— Я к тебе приеду.

Срабатывает условный рефлекс — я вешаю трубку.

Мамуля тут же перезванивает:

— Ты что трубку бросаешь? Не хочешь с матерью разговаривать?

— Извини, мама, это что-то на линии, — вру я.

Одним обертыванием из розовых лепестков не отделаешься — придется и на массаж сходить. Да, обязательно схожу на массаж.

— Я уже еду. Прохожу регистрацию в аэропорту.

— Мама, ты же боишься летать!

— Ничего, потерплю. Я запаслась успокоительным.

— Ты же не любишь Нью-Йорк! Ты же сама говорила, что лучшее место на земле для тебя — Флорида!

— Я скучаю по нашему старому дому. И хочу встретиться с Эстель Мойерс. Вот бы мы оторвались!

— А разве Эстель Мойерс не умерла?

— Нет, конечно. Это Стелла Майерсон умерла.

— Ладно, раз ты все равно уже едешь, я забронирую номер в «Уолдорфе».

— Не беспокойся. Я поживу у тебя. Ты вот ушла от Марва, и теперь тебе небось одиноко, да?

— Мама, это Марв меня бросил.

— Каждой девочке, даже взрослой, нужна мама.

А вот интересно, где эта мама была, когда девочка разводилась? Еще интереснее: где была мама, когда девочка выходила за кобеля Марва? Эти вопросы я не решаюсь задать вслух, зато раздраженно говорю:

— Мама, у меня даже нет для тебя комнаты.

— Ерунда, я могу спать на диване в гостиной. Все равно с моей спиной особо не разоспишься. Болит ужасно. А все из-за твоего отца. Зачем только я его послушалась? Это додуматься — требовать, чтоб я машину толкала! Никогда, никогда он меня не любил!

— Мама, тебе нельзя у меня жить.

Сочувствия она от меня не дождется. Я вешаю трубку, чтобы последнее слово осталось за мной.

Ни малейшего желания видеть мамулю. У меня с ней ничего общего, вдобавок она постоянно меня контролирует, будто мне пять лет. Ви, ты убрала у себя в комнате? Ви, когда переходишь улицу, смотри сначала налево, потом направо. Ви, удостоверься, что он надел презерватив. Ви, когда ты родишь мне внука?

Жуть. Сейчас я даже рада, что не могу больше читать мысли — не хватало мне мамулиного жужжания. Хотя… как раз мамулино жужжание я слышу постоянно, и возможности четвертого уровня тут ни при чем.

Да, без массажа не обойтись.

Я обещала Кимберли поговорить с Марвом. До последнего я оттягивала этот приятный момент. Мы не виделись с самого развода — вот уже два года, три месяца и двадцать один день.

Марв живет теперь в Верхнем Ист-Сайде, в доме довоенной постройки, в двухкомнатной квартирке. И не надо обольщаться, дескать, раз дом довоенный, значит, это красивое старинное здание. Дом, в котором живет Марв, — настоящий клоповник. А главное, там нет швейцара, только домофон.

Я звоню и представляюсь.

— Ви, это ты?

— Да, Ви — это я. Может, впустишь?

Дверь в подъезд открывается. Делать нечего — придется идти к своему бывшему. Господи, за что мне это? Я, однако, вспоминаю о Бланш и продолжаю путь по лестнице.

Марв открывает дверь, и я сразу замечаю, что он начал лысеть.

— Вот кого не ждал, так это тебя!

Марв глупо улыбается, кажется, он рад меня видеть. Я прохожу в комнату и усаживаюсь в кресло.

— Что, Марв, влип? Ребята из Комиссии уже наведывались? Тебе светит электрический стул, в лучшем случае — пожизненное. А в тюрьме ты будешь петухом.

— Ты уже в курсе, — реагирует Марв.

Я разочарована — в его глазах нет страха, только мировая скорбь.