Как не умереть в одиночестве

Дерек Олбрайтон прожил на свете восемьдесят четыре года, когда остановилось его сердце. Квартира его находилась на самой границе боро – живи он на противоположной стороне улицы, им занималась бы другая команда. Голос коронера, когда она позвонила Эндрю и попросила провести расследование, показался ему особенно раздражительным и недовольным.

– Родственников нет. Соседи вызвали полицию спустя пару дней. От полицейских толку столько же, сколько от брызговика на черепахе. Разобраться желательно поскорее. Я собираюсь в отпуск, и бумажной работы у меня по горло.

Квартира Дерека принадлежала к разряду тех, где всегда зябко; согреть такую невозможно, как ни старайся. Выглядела она в целом аккуратной, если не считать серовато-белого порошка, рассыпанного по линолеуму в кухне, со следами обуви на нем. Издалека это походило на заснеженный тротуар.

– Мука́, – сказала Пегги. – Или крысиная отрава. Я еще не говорила, что паршиво готовлю? Так, что у нас здесь? – Она потянулась к стоящей на микроволновке большой жестянке, сняла крышку, ахнула и, поманив пальцем Эндрю, показала ему нетронутый и еще свежий бисквит Виктории.

– Жаль, бедняга так и не успел его съесть, – сказал Эндрю.

– Трагедия. – Пегги осторожно, почти почтительно, вернула крышку на место, как будто это была капсула времени, которую им предстояло закопать. Эндрю прислонился к кухонному столу, скрестил ноги и поднял бровь, подражая Джеймсу Бонду времен Роджера Мура.

– Так ты большая любительница… бисквитов?

К сожалению, а может, и нет, Пегги была занята, просматривала найденные бумаги и почти не обращала на Эндрю внимания.

– Ну да, конечно, а кто же их не любит? Честно говоря, никогда не поверю тому, кто говорит, что ему не нравятся бисквиты. А еще есть такие, которым не по вкусу Рождество. Ну же, признайся, ты ведь и сам обожаешь бисквиты. Что еще тебе нравится? Вино, секс и… боулинг?

Эндрю вздрогнул. Разговор свернул не туда. Начать с того, что он терпеть не мог боулинг.

– Здесь ничего. Ни телефонной книги… вообще ничего, – проворчала Пегги, перебирая бумаги, как это делают дикторы на телевидении. – Что в спальне?

– В спальне? Да, конечно… Ты… – Эндрю отбил короткий ритм на столешнице, показывая, какой он дерзкий и бесшабашный и что музыка у него в крови, но тут же жестоко закашлялся, вдохнув поднятое барабанной дробью мучное облачко. Пегги посмотрела на него то ли подозрительно, то ли растерянно, как кошка, увидевшая себя в зеркале.

Центральное место в спальне занимала на удивление шикарная двуспальная кровать с фиолетовыми атласными простынями и латунной спинкой, плохо сочетающаяся с обтрепанными шторами, протертым ковриком и дешевым комодом, на котором стояли древнего вида телевизор и кассетный проигрыватель. Опустившись на колени по обе стороны кровати, Эндрю и Пегги просунули руки под матрас.

– Я тут подумал, – смело начал Эндрю, зная, что Пегги его не видит. – Помнишь тот паб, в который мы ходили после нашей первой инспекции?

– Угу, – пробормотала Пегги.

– Симпатичное местечко, правда?

– Не уверена, что назвала бы его симпатичным, но пиво там было, а для паба пиво всегда большой плюс.

– Э… да.

Значит, не туда.

– Не помню, чем там кормили. Кстати, у тебя есть любимая кухня? Ну, когда ешь не дома?

Кухня?

– Подожди-ка, – сказала Пегги. – Кажется, что-то попалось.

Эндрю обошел кровать со стороны изножья.

– Ничего особенного, – вздохнула Пегги. – Всего лишь квитанция. За какие-то носки.

Эндрю чувствовал, что им овладевает отчаяние, и понимал, что должен что-то сказать, пока еще не поздно.

– Вот я и хотел… ну, в общем… знаешь… спроситьнепротивлитысходитькакнибудьпообедать, – пробормотал он на одном выдохе и, меняя позу у стола, коснулся локтем кнопки телевизора, который включился сам собой на какие-то сцены с глухими шлепками и завываниями – теми звуками, которые заключали в себе всю суть 1980-х. Еще через пару секунд им на смену пришли характерные звуки секса. Обернувшись, Эндрю увидел на экране средних лет женщину, на которой не было ничего, кроме туфелек на высоком каблуке, а за спиной у нее – мужчину, совершенно голого, если не считать белой бейсболки.

– О боже, – выдохнула Пегги.

– О боже, – повторил вслед за ней мужчина в бейсболке.

– Тебе ведь это нравится, грязный старикашка, – простонала женщина тоном, не предполагающим обязательный ответ.

Объятый ужасом, Эндрю попятился и наступил на что-то. Это была коробка из-под видеокассеты с изображением пары с экрана в характерной позе. Большие красные буквы складывались в название фильма: ГАВАНЬ – КУРС НА СЕВЕР!

Эндрю медленно повернул коробку, чтобы Пегги тоже смогла прочитать название. Она уже беззвучно плакала от смеха, но, увидев коробку, испустила громкий ликующий клекот. Эндрю, выждав еще мгновение, придвинулся к телевизору бочком, словно с намерением запалить фейерверк, и, закрыв лицо одной рукой и вытянув другую, принялся слепо тыкать пальцем в кнопки, пока не попал на «паузу», живописная сцена остановилась, слегка подрагивая.