Как начать разбираться в архитектуре

Метафоризировалась и еще одна физиологическая способность, а именно дыхание, которое связывалось с душой и с духом. Можно было разделить душу и тело, как с хорошими намерениями, так и в дурных целях. Когда какая-нибудь женщина собиралась рожать и родственники отправлялись за повивальной бабкой, то с собой они захватывали вещь, к которой роженица прикасалась чаще всего, допустим, миску или нож. В нее переселяли на время душу будущей матери – тонкой материи вовсе не обязательно присутствовать в теле при родовых муках. Когда мужчина, уходя на войну, желал предотвратить неверность жены, он забирал с собой ее душу в платочке, который подвязывал под мышкой.

А щеголихи носили свои души с собой в коробочках с благовониями. Периодически они открывали шкатулки и вдыхали нежные изысканные ароматы. Поскольку жизненное начало вообще отождествляли с дыханием, то вдохнуть в себя благоуханный запах значило укрепить жизненные силы, обогатить сущность собственной души. При случае в шкатулку или сосуд (его так и называли – «обитель души») можно было и выдохнуть душу на время.

Души живущих для сохранности связывались в узел, вражеские же можно было насильно развязать и рассеять по ветру, таким способом обрекая на верную смерть их обладателей.

Почти то же самое мы видели в Древнем Египте: и слух, и дыхание там были священны. Но, если современные исследователи правильно интерпретируют древние знаки, то получается, что одно и то же явление в разных знаковых системах приобретает разные смыслы.

Кажется, что в месопотамских религиях – или все-таки единой религии, существовавшей во многих вариантах в зависимости от народа и эпохи – боги в большей степени сохранили привязанность к «семейному» началу. Они оставались прародителями, родоначальниками определенных семей – тогда как в Египте, став покровителями власти, боги приобрели особые сверхполномочия и отдалились от конкретных людей. Родственность между богами и сотворенным ими миром делала домашний очаг в Месопотамии священным. И не только живущий в каждом доме бог-хранитель (в Риме таких богов называли ларами и пенатами, в библейских легендах – терафимами) оберегал своих домочадцев, но и главные лица пантеона, несмотря на занятость большой политикой, отечески относились ко всему живому. Да и воспринимал их обычный человек именно как родоначальников. «Домашняя», бытовая ипостась как бы стояла между грозной сущностью бога – и людьми, примиряя два различных масштаба.

Не случайно дух алад, как называли его шумеры, или по-аккадски шеду, чьи изображения издревле охраняли все значительные государственные здания, одновременно считался воплощением и хранителем индивидуального человеческого начала, причем не только мужского: для дам в Шумере существовали ла́мы, а Аккаде – ламма́су. У них была голова человека, туловище быка или льва и орлиные крылья. Создавая изваяния аладов-шеду, художники-месопотамцы решали чрезвычайно важную проблему движения в скульптуре. Дело в том, что эти фигуры располагали при входе в здание, в проеме ворот, таким образом, что лица и две передние ноги находились по сторонам проема, а туловище, более длинное, уже на стенном массиве. Та передняя нога существа, которая приходилась на угол, оказывалась общей для обоих ракурсов, но вторая, парная, изображалась и на стене, причем не статично, а в шаге, отнесенная чуть назад. Получалось, что у шеду пять ног. Каменные шеду, технически зачастую представлявшие собой комбинацию рельефа и круглой скульптуры, служили также и охранителями углов, что важно практически для любой культуры: в углах и на перекрестках дорог имела обыкновение скапливаться разная нечисть (поэтому во всех религиях существовали специальные духи перекрестков). Между прочим, это древнейшее поверье еще жило в России XIX века: не случайно мастера, изготавливавшие киоты для икон, прямым углам предпочитали закругленные.

С большой осторожностью нужно говорить о ювелирном искусстве древнего ближневосточного региона – прежде всего потому, что до нас почти не дошли предметы, которыми украшали себя простые люди, а ведь трудно поверить, что этого не происходило. То, чем располагают археологи, было найдено в царских гробницах или в местах захоронения знати. Но наши небогатые знания наводят на мысль о стилистической близости украшений храма – и человека. Особенно, конечно, властителя. Сам собой напрашивается вывод о культурной монолитности, о ее внутреннем единстве.