Как мыслят леса

Взаимодействие логических формальных свойств иерархии и непредвиденных способов приобретения ею моральной валентности прослеживается в межвидовом пиджине, о котором шла речь в предыдущей главе и посредством которого руна пытаются понять других существ и сообщаться с ними. Иерархия, вовлеченная в межвидовую коммуникацию, имеет явно колониальный уклон, вот почему я называю такую коммуникацию пиджином. Как обсуждалось в четвертой главе, структурное положение собак в отношении руна схоже с положением руна в отношении белых. Вспомним, что, хотя некоторые руна после смерти превращаются в могущественных ягуаров, в этом новом качестве они становятся собаками белых духов-хозяев. Однако подобные колониальные иерархии являются морально нагруженными эмерджентными усилениями более фундаментальных нечеловеческих иерархий, лишенных какой-либо моральной валентности.

Многие из этих основополагающих иерархий обладают вложенными и однонаправленными свойствами, присущими семиозису. Резюмируя сказанное в первой главе и развивая упомянутое выше, отметим, что символическая референция (характерная для человека семиотическая модальность, основанная на конвенциональных знаках) обладает эмерджентными семиотическими свойствами по отношению к более базовым иконическим и индексальным стратегиям референции (то есть тем, которые включают знаки сходства и ассоциации, соответственно), свойственным не только людям, но и всем другим жизненным формам. Эти три репрезентативные модальности связаны между собой и образуют вложенную иерархию. Индексы, лежащие в основе коммуникации в биологическом мире, порождаются отношениями более высокого порядка среди икон и, будучи таковыми, обладают новыми, эмерджентными свойствами референции по отношению к иконам. Схожим образом символы порождаются отношениями более высокого порядка между индексами и также обладают новыми эмерджентными свойствами по сравнению с ними. Это действует лишь в одном направлении. Для символической референции нужны индексы, но индексальная референция не требует символов.

Благодаря эмерджентным иерархическим свойствам человеческий язык, основанный на символической референции, представляет собой отличительную семиотическую модальность. Эти свойства также структурируют то, как люди в Авиле различают животную и человеческую сферы. Позвольте мне проиллюстрировать это анализом общения, имевшего место между Луизой, Делией, Америгой и беличьей длиннохвостой кукушкой. Это произошло вскоре после того, как собака семьи, Уйки, вернулась из леса, тяжело раненная ягуаром. Пример показывает роль иерархии, особенно в формировании воспринимаемого нами различия между уровнями значений в различных семиотических регистрах. Вокализации животных, которые мы считаем «произнесениями», находятся на одном уровне значимости, тогда как более общие «человеческие» послания, содержащиеся в этих вокализациях, возникают на другом, более высоком уровне.

Общение состоялось тогда, когда женщины только что вернулись со сбора конского каштана в своих временных фруктовых садах и залежных полях. Они сидели дома, пили пиво и чистили маниок, все еще пребывая в неведении относительно судьбы двух других собак. Мы еще не отправились на их поиски и не знали, что их убил ягуар, хотя в тот момент именно об этом женщины думали, и именно такой сценарий подготовил интерпретативную рамку для их беседы. Разговор женщин неожиданно прервал крик беличьей длиннохвостой кукушки – шикуá’, – пролетевшей над домом. Сразу после этого Луиза и Америга одновременно произнесли:

Луиза: … Америга:

шикуá’… Шикýхуа, она говорит.

Беличья длиннохвостая кукушка, которую в Авиле называют шикýхуа, кричит по-разному. Считается, что услышать «ти’ ти’ ти’» (так люди в Авиле имитируют одну из ее вокализаций) – это к добру: то, о чем ты сейчас мечтаешь, сбудется. Однако если ты услышишь клич, который в тот день донесся до нас от пролетающей птицы (вокализацию, которую люди в Авиле имитируют как «шикуá’»), то, что́ по твоему мнению должно произойти, на самом деле не случится – поэтому считается, что птица «лжет». Стоит заметить, что некоторые другие животные кричат подобным же образом. Карликовый муравьед, которого соответствующим образом зовут шикýхуа индиллама, издает зловещее шипение, предвещающее смерть ближнего.

Важно, однако, отметить, что ни шипение муравьеда, ни крик кукушки – шикуá’ – сами по себе не являются пророческими знаками. Вернее сказать, что, хотя эти вокализации вполне могут считаться самостоятельными знаками, они приобретают свое особое значение предзнаменования лишь тогда, когда интерпретируются в качестве проявления кечуанского слова Шикýхуа. Именно слово Шикýхуа, произнесенное, как обычно в кечуа, с ударением на предпоследний слог, а не шикуá’ – пронзительный крик кукушки, и не шипение карликового муравьеда, обусловливает то, что вокализации, сами по себе значимые, расцениваются как предзнаменования.