Как мыслят леса

Разница между пронзительным криком беличьей длиннохвостой кукушки – шикуá’ – и словом Шикýхуа, которое, как считается, птица «произносит» этой вокализацией, является важной. Когда беличья длиннохвостая кукушка пролетела над головами женщин, Луиза имитировала ее крик так, как услышала его: «шикуá’». Америга, напротив, процитировала его: «Шикýхуа, говорит она». При этом воспроизведение Америгой крика меньше походило на звук, в действительности изданный птицей, а больше соответствовало паттерну ударения в кечуа[156].

Если Луиза имитировала услышанное и таким образом ограничила роль произнесения примером, то Америга попыталась понять то, что «произнесла» птица в общем. По сути, она интерпретировала сообщение в пределах «человеческого языка» – именно так буквально переводится руна шими (руна шими), обозначение на кечуа для речи руна. Она рассматривала это слово как «тип» по отношению к «экземпляру» произнесения животного. Позвольте проиллюстрировать это с помощью примера из английского языка, в котором любое конкретное произнесение, например, «птица» [bird] считается проявлением – или экземпляром – слова «птица», которое относится к нему как общее понятие – или тип. Здесь происходит нечто подобное. Америга сочла крик беличьей длиннохвостой кукушки проявлением видоспецифичного экземпляра «человеческого» слова Шикýхуа, которое относится к этому слову как к типу. Точно так же, как мы можем интерпретировать любое произнесение «птица» благодаря его отношению к слову «птица» в английском языке, так и Америга интерпретировала эту вокализацию животного, как случай более общего «человеческого» слова, Шикýхуа. Считается, что эта вокализация сама по себе несет определенное сообщение. Видоспецифичные вокализации, будь то крик беличьей длиннохвостой кукушки или шипение карликового муравьеда, могут выступать как индивидуальные экземпляры более общих понятий в «человеческом» языке кечуа, которые служат их типами.

Это вовсе не значит, что пронзительный крик сам по себе лишен смысла; люди (и не только) вполне могут интерпретировать его как индексальный знак. Тем не менее дополнительное значение как особого рода предзнаменование в конкретной предсказательной системе он приобретает, когда его рассматривают как образец чего-то более общего.

Чтобы считать крик беличьей длиннохвостой кукушки важным на этом уровне, то есть видеть в нем предзнаменование, Америга перенесла его в язык. Крик шикуá’ стал прочитываться как пример слова Шикýхуа. С того момента, как этот крик (в ином случае имевший бы значение как индекс) начал считаться проявлением «человеческого языка», он стал представлять собой еще и дополнительное пророческое сообщение в символическом регистре.

Женщины руководствовались этим сообщением. Рабочее допущение об убийстве собак, до сих пор направлявшее разговор, теперь казалось ложным. Америга заново вообразила участь собак в соответствии с новым составом допущений, подсказанных криком. Приняв во внимание сообщение кукушки, она представила альтернативный сценарий, объяснявший отсутствие собак. Она строила догадки: «Они съели коати и теперь бродят поблизости с набитыми животами»[157]. Делия задумалась: как же тогда расценивать колотую рану на голове собаки, которая добрела до дома? «Что же произошло?»[158] – спросила она. После короткой паузы Америга высказала предположение, что, вероятно, коати укусила собаку, защищаясь от нее при нападении. Благодаря характеру крика кукушки и системе его интерпретации Америга, Луиза и Делия начали надеяться, что собаки не столкнулись с дикой кошкой, а просто подрались с коати и были все еще живы.