Как мы жили в СССР

«Главных писателей» издавали немереными тиражами, причем вне всякой связи с реальным спросом на их книги, просто по приказу сверху. Историк Натан Эйдельман видел, как это делается. Один раз за всю жизнь (к юбилею) он решился попросить начальство издать его книгу. Высший чин из Союза писателей позвонил в издательство и приказал включить в план томик Эйдельмана [Эйдельман 2003: 65]. Никто не изучал спрос, не оценивал рентабельность. Книги печатали за счет бюджета, и этот же источник платил гонорары. Как заметил один зарубежный исследователь, в СССР «патронаж становился эквивалентом закону» [Lovell 2010: 53]. Или даже точнее: патронаж заменял закон. То, что нельзя было получить официально, можно было приобрести благодаря покровительству какой-нибудь крупной персоны, распоряжавшейся ресурсами.

Правда, случай с Софроновым был, по-видимому, совсем уж из ряда вон выходящим. Недаром так возмущался тов. Шауро. Средний доход такого весьма высокопоставленного руководителя страны, как он, не столь сильно отличался от дохода рядового гражданина, как гонорар высокопоставленного писателя. Скажем, генерал Чурбанов дал такую информацию о своем месячном заработке:

Должностной оклад заместителя министра внутренних дел – 550 рублей. Выплата за генеральское звание – 120–130 рублей. Плюс выслуга лет. На момент увольнения у меня выслуга составляла 29 с хвостиком, то есть я расписывался в ведомости за 1100 рублей [Чурбанов 2007: 54].

Впрочем, для Советского Союза, где все было дефицитом, вопрос разрыва в зарплате между богатыми и бедными оказывался далеко не самым актуальным. Гораздо более важным преимуществом номенклатуры был непосредственный доступ к разного рода потребительским благам. Марксистские теоретики, способные взглянуть на советскую действительность не через розовые очки, писали даже о том, что бюрократия превращается в новый класс, получающий особые привилегии и материальные преимущества [Джилас 1992: 198–200].

У советских писателей, например, как и у прочих «инженеров человеческих душ» (киношников, художников, артистов), имелись дома творчества, где за умеренные деньги можно было неплохо отдыхать. Простые человеческие души, не имевшие отношения к номенклатуре, сильно завидовали «совписам», «жеписам» и «мудописам» (советским писателям, женам писателей и мужьям дочерей писателей), которым не надо было снимать втридорога угол в частном секторе, чтобы отдохнуть на море. Естественно, закрытые для широких народных масс дома отдыха имелись не только у «творцов», но также у партийно-государственной элиты, хозяйственных руководителей высшего звена, генералов Советской армии, высокопоставленных представителей науки и т. д.

Но главной формой доступа к благам были не ведомственные дома отдыха, а распределители продуктов, где по специальным талонам можно было получить все самое вкусное, качественное и дефицитное. Причем по явно заниженным ценам. В Москве было четыре таких распределителя, стыдливо называвшихся столовыми лечебного питания. Мол, это не кормушки для начальства, а помощь сирым, убогим и больным. Однако, в отличие от знаменитого Старсобеса из «Двенадцати стульев», где, помимо убогих старух, кормились еще и молодые родственники завхоза, в номенклатурные распределители обычных страдальцев, нуждающихся в лечебном питании, даже на порог не пускали. Одна такая столовая находилась в знаменитом Доме на набережной: там еще со сталинских лет жили высокопоставленные работники. Другая – в Большом Комсомольском переулке, где кормились в свое время старые большевики. Третья и самая главная – на улице Грановского, то есть возле того места, где концентрировалась элита в брежневские годы. Четвертая – в Рыбном переулке: ее открыли последней – в то время, когда номенклатура сильно разрослась и в трех старых точках возникли очереди. Словом, как шутили в советское время, «народ и партия едины, но ходят в разные магазины» [Колесников 2010: 103, 112–116].

Впрочем, некоторой части народа время от времени тоже доставались разноцветные талоны на «лечебное питание». Власть подкармливала тех, кто ей нравился. Например, известных артистов. Вот как описывает, например, свое приобщение к кормушке артист Сергей Юрский: