Как мы жили в СССР

Спускались мы в Грузию, впрочем, уже с полной выкладкой. Скользили по тропкам, срезая углы длинной трассы и притормаживая рифлеными подошвами. За очередным поворотом нас ждал подарок. Навстречу из Шови поднимались местные девчонки. Не в туристических целях и не в поисках заблудившихся коз. А исключительно ради нас. Ради того, чтобы встретить русских и украинских парней, идущих с перевала. Моя вера в дружбу народов была полностью восстановлена. Скорее всего, юные грузинки ждали от нас еще и любви, но за отсутствием таковой вполне удовлетворились дружбой. В Шови мы провели два прекрасных дня. Мало где видел я с тех пор столь красивый, естественный мир. Огромные ели цеплялись за склон, окружая со всех сторон крохотный городок. А дальше шли чудные, заросшие цветами луга. Туда мы на следующий после спуска день выбрались для пикника. Овощи, фрукты, свежий хлеб. И местная, пахнущая виноградом чача, которую я тогда впервые попробовал и с тех пор не переставал любить. Господь, по всей видимости, проникся моими чувствами к чаче и сделал так, что я увез в Ленинград не менее полулитра сего божественного напитка. И это летом 1985 года, то есть как раз в те дни, когда Егор Лигачев вынашивал замыслы своей страшной антиалкогольной кампании.

Дело было так. Еще в 1983 году я увел с военных сборов солдатскую фляжку, очень пригодившуюся в горах. Ведь в магазинах тогда было не купить даже столь простой, казалось бы, товар. И в каждом из многочисленных походов я оказывался единственным обладателем сей ценной вещи, позволявшей иметь глоток воды там, где до ближайшего ручья предстояло еще топать и топать. В Шови на пикнике мою фляжку наполнили не водой, а чачей. На будущий день предполагалось вновь собраться и осушить сосуд. Но за ночь местные чачевладельцы – друзья наших грузинских подруг – поссорились с ментами и быстро ретировались. Продолжение банкета не состоялось. А я затем всю зиму пил чачу маленькими глотками, вспоминая тепло грузинского лета. То был первый год перестройки, похоронившей, как известно, Советский Союз.

Пепел Ромаса Каланты

Тепло грузинского лета 1985 года – это одна сторона проблемы отношений, складывавшихся между народами, жившими в СССР. Имелась, однако, и иная сторона – конфликтная. Мне лично не часто доводилось сталкиваться с напряженностью, но делать вид, будто ее не существовало, было бы неверно. Распад Союза медленно вызревал на протяжении многих лет, и то, что мы увидели после 1985 года, являлось лишь верхушкой айсберга, уходящего своей основной массой в глубины отечественной истории.

В апреле 1978 года, когда Верховный Совет Грузии должен был голосовать за новую Конституцию республики, народ вдруг вышел на улицы Тбилиси. Тысячи молодых людей резко возражали против изъятия из текста положения о грузинском языке как государственном. Москва требовала унифицировать республиканские законодательства в соответствии с только что появившимся брежневским Основным законом СССР. Попытки здравомыслящих политиков смягчить позицию Центра долгое время не приводили к успеху, поскольку Михаил Суслов – главный идеолог страны – верил в советский народ как новую историческую общность и всякие «национальные заморочки» считал пережитком прошлого. Ситуация складывалась крайне серьезная. Если уж в СССР, где помнили массовые репрессии 1930–1950‑х годов и новочеркасский расстрел рабочих 1962 года, люди не побоялись выйти на улицу, значит, для них вопрос о языке (и шире – о национальной культуре) был принципиальным. В конечном счете Эдуард Шеварднадзе, возглавлявший тогда Грузию, сумел убедить Брежнева в необходимости сохранения статус-кво. А затем грузинский лидер вышел на площадь к студентам, собравшимся у Дома правительства, и торжественно сказал: «Братья, все будет, как вы хотите!» [Млечин 2005: 222–223].

Грузины смогли отстоять свои права, но в том же 1978 году это не удалось сделать абхазам, пытавшимся вывести свою республику из состава Грузии и предпочитавшим интегрироваться в Российскую Федерацию. О том, что Москва этого не допустит, заявил секретарь ЦК КПСС Иван Капитонов, и грузинская газета «Заря Востока» опубликовала его выступление [Геллер 1999: 462]. Правда, никто в СССР, кроме читателей этой газеты, не знал толком о том, какие страсти кипят в Закавказье. Рядовой житель Москвы или Ленинграда наивно полагал тогда, будто дружба советских народов нерушима.