Как мы жили в СССР

Железный занавес закрывал от советского человека турецкие курорты, итальянские музеи и французские магазины, а потому отдых приходилось – за редким исключением – проводить внутри своей страны. К 1970‑м годам жители крупных городов усеяли своими телами пляжи Балтики и Черного моря со всех сторон. Пенсионеры порой выбирались туда на все лето, сибариты-преподаватели – на пару месяцев, а трудовая интеллигенция – на месяц или даже меньше.

Для моих родителей местом «летней высадки» была Усть-Нарва. Многокилометровый пляж был густо усеян ленинградцами, благо наш город отделяет от этого эстонского местечка лишь около полутораста километров. Отелей в современном курортном смысле там не было. Имелись лишь четыре государственных «точки высадки» – межколхозный санаторий, государственный дом отдыха, молодежная турбаза и старенький пансионат, размещавшийся в деревянном здании эпохи модерна. В пансионат папа как-то взял для нашей семьи путевки, и мы провели там месяц с дореволюционной системой удобств, расположенных на улице. Но обычно ленинградцы (и мы в том числе) снимали дачи в частном секторе: небольшая комнатка (иногда с верандой), туалет без канализации и кран с холодной водой в дальнем углу двора. На весь поселок имелись один кинотеатр (два сеанса в день), один ресторан (вечерний) и одна баня с мужскими и женскими днями. Но вообще-то, курортники приезжали на Балтику не в баню ходить, а купаться. Чем и занимались почти каждый день. Подобный способ отдыха можно с некоторой долей условности назвать типовым для интеллигенции Москвы и Ленинграда того времени.

Впрочем, став взрослым и пройдя неизбежный переходный период (стройотряды и военные сборы), я избрал иной вариант летнего отдыха. Его тоже можно было считать типовым, но скорее для жителей провинции и для пролетарских масс. Этот вариант был заложен шестидесятнической культурой, затем встал в 1970‑х на широкую государственную основу, утратил большую часть былого романтизма, но зато охватил тем или иным образом широкие массы населения. Речь идет о многодневных походах с ночлегом в палатке и приготовлением пищи на костре.

Я прошел семь таких походов: один лыжный и шесть горных. Последний завершился 18 августа 1991 года. За день до того, как завершился советский период нашей жизни. Символично, пожалуй, получилось. Я ехал поездом с Кавказа в Ленинград, чтобы приступить к работе в газете «Час пик», а делегация ГКЧП летела над моей головой из Москвы в Крым, чтобы склонить Горбачева на участие в путче.

Вернемся, впрочем, к походам. Шестидесятники в них самовыражались. Сбивались в тесные группы друзей, садились кружком у костра, пели душевные песни и формировали свой маленький, приватный социализм с человеческим лицом. Не в мире и даже не в отдельно взятой стране, а всего лишь в отдельно взятой компании. На весь Союз таких компаний было, наверное, раз-два и обчелся, однако они породили целую культуру, сформировали стержень поколения и создали основу для красочного шестидесятнического мифа. Визбор, Высоцкий, Кукин… «Милая моя, солнышко лесное», «Нам надо песню допеть, нам надо меньше грустить», «Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так», «А я еду, а я еду за мечтами, за туманом и за запахом тайги»…

Семидесятники шли по туристской тропе огромным стадом. Как бизоны к водопою. Количественные оценки советского туризма, если бы они существовали, показали бы, наверное, что поход был в большей мере элементом семидесятнической, нежели шестидесятнической культуры. Однако подобная статистика скорее искажает картину, нежели объясняет. Я многих своих друзей пытался заинтересовать горами. Миша Румянцев сходил со мной дважды, Андрей Илларионов25 – один раз. Алексей Кудрин почти было согласился, но передумал в последний момент. Собрать свой маленький социализм с человеческими лицами, на которые бросает отблески пламя лесного костра, мне так и не удалось. Пришлось идти стандартным путем.