Как карта ляжет

Иван с гордостью оглядел границу. Красота! Везде царил порядок, что комар носа не подточит. Деревья за спиной только честь не отдавали – стояли стройными рядами, кусты – эти выскочки, тоже росли смирно, не высовывались где попало. Травка причесанная, цветочки – спят не колохнутся. И вдруг! Непорядок, товарищ рядовой! Взгляд его споткнулся и закружился кубарем, увидев, как на родную землю с чужеродной территории прыгают на зеленых ходулях диверсанты – усатые глазастые кузнечики!

– От, етить твою мать! Порядок весь порушили, безмозглые твари! А ну-ка геть отсюдова, окоянные! – замахал Жилкин длинными оглоблями рук, спасая границу от незваных гостей.

Кузнечики бестолково трескнули в воздухе погремушками и зелеными брызгами затаились в приграничной траве. Иван оглядел просторы, крякнул от радости и пошел вперед. Охранять дальше!

А на другом конце земли, в родной Ивановой деревне, что безродной сироткой затерялась среди просторов нашей – упади, растопырив руки, и все не обхватишь – Родины, стояла глубокая ночь. Черная, как новоиспеченный афроамериканец, а в простонародье просто негр, посреди которой не светил ни один фонарь. Да и не было в деревне этой сроду-то ни одного фонаря. Так управлялись. Еще и сподручнее: и парочкам целоваться, и ворью мелкому тащить имущество чужое. Сидели в той деревне на лавочке бок к боку – теплее, потому что так – почти жена Ивана, да друг его закадычный, который к службе военной оказался непригоден из-за болезни, на которую сапоги ровно не надевались.

Почти жена Ивана семечки лузгала да смачно так: бросит семя в створки рта, хрясь, тьфу, чав-чав! Сглотнет, и по новой! Хрясь, тьфу, чав-чав! А друг Ивана, закадычный в то время, как тот охранял границы и порядок стерег, пытался нарушить границы девичьей чести его почти жены! Ручонки свои шаловливые так и тянул, так и тянул на неизведанные им пока обширнейшие, а от того и очень привлекательные территории.

Вы чего непотребного-то только не подумайте. Просто парень, по молодости лет, любопытный был, ум у него пытливый присутствовал, вот и хотел знать, все там, так же, как и у других, или что интереснее есть?!

Но почти жена Ивана тоже строго честь свою блюла! Недаром ее Иван-то в подруги жизненные выбрал. Между хрясь, тьфу и чав-чав она локотком нежно так, легонечко повела, и брыкнулся через голову с лавочки закадыка Ивана! Охнул, потер рукой место ушибленное, встал да ушел восвояси, обиженный. А почти жена Ивана ему еще вслед шелухой от семечки плюнула: да-а, тьфу!

Граница, она ведь, братцы, должна крепко охраняться да беречься от любого неприятеля, а иначе не будет в жизни порядка, а будет хаос один! А кому это надо?!

Птенец

Анастасия Сысоева

«Каждое живое существо

нуждается в ласке и любви.

Ведь это всегда чей-нибудь ребёнок»

Евдокия Афанасьевна жила в деревне с пятилетней внучкой. Муж её умер, а дочь работала в городе и по выходным навещала девочку, оставшуюся на попечении бабушки.

Весь июнь стояла пасмурная, дождливая погода. В такие моменты в саду и на огороде было особенно хорошо. В воздухе витала прохлада, и внучка выходила полюбоваться тем, как работает бабушка – статная, высокая, ещё красивая женщина. Девочка любила наблюдать за ней и в доме. Осторожно выглядывала из-за печки и украдкой смотрела, как та ходит по комнате, с тревогой вглядываясь через окно в потемневшее небо.

– Надюшка? Где ты, внученька? Опять спряталась от бабушки? Я пойду птиц загоню. А ты гляди у меня, на улицу не вздумай пойти. Ишь, какие тучи ветер нагнал, того и гляди дождь нагрянет, – бабушка выходила в сени и, надевая галоши, шла во двор.

Каждую субботу Надя маячила возле двери, ожидая маму. Ходила полдня из угла в угол быстрыми, неровными шагами, а потом бежала в другой конец комнаты. Там, в серванте, среди хрустальной посуды стояла фотография. На ней она сидела в обнимку с мамой, красивой молодой женщиной. Обе в белых платьицах и белых панамках. Бабушка, видя её опять у серванта, каждый раз охала и крестилась. А потом они обе садились у окна и пели песни. Вернее, Евдокия пела, а Надя как могла подпевала.

Татьяна, дочь Евдокии, приезжала обычно к вечеру. Ночевала одну ночь и наутро, в воскресенье, уже уезжала.

– И куда тебя всё несёт? С дочерью толком побыть не хочешь, – беззлобно ворчала ей вслед Евдокия. – Эх, Таня-Танечка, ведь она твоя семья! Помру я, и кроме Нади у тебя никого не останется.

– Мам, ну зачем ты мне опять всё это говоришь? Мы же уже всё сто раз обсудили! Обустроюсь в городе, жильё нормальное будет, работа человеческая, а не как сейчас, ночная, тогда и заберу её.

Чтобы не слышать, о чём говорит мама, Надя обычно подходила к старому, обшарпанному телевизору и торопливо включала его. Крутила рукоятку, нажимала на кнопки, чтобы сбить изображение, и когда на экране показывалась рябь, слышалось громкое шипение. Девочка стояла возле телевизора, зажав уши, пока не хлопала входная дверь.