— Вероник, скажи честно, ты была счастлива с Жаном?
Она пожимает плечами.
— Вероник, Жан ушел, твой брак погиб, но ты-то жива! Ты еще молода, у тебя чудесные дети, красивый дом, сколько можно носить траур? Пора переключиться, ты заслуживаешь большего, чем любовь твоего пса.
Ловлю на себе злой взгляд сквозь слезы.
— Легко сказать, — шепчет она. — Ты не знаешь, каково прожить с человеком двадцать лет и отдать его другой. Когда она вдобавок моложе и красивее.
— Ты права. Я в самом деле не знаю, каково жить семьей. Зато я знаю, каково жить одной, а ты именно к этому идешь, Вероник. Ты просто не отдаешь себе отчета, что твоя злость и жажда мести вредят только тебе. Они тебя изолируют. Ты отгородилась от людей, от своих детей. Пока сидишь в углу и мусолишь обиду, ты никому не нужна. Одиночество — это все равно что провалиться в расщелину: ты ранена, тебе плохо, больно, тебе нужна помощь, а никто наверху не видит и не слышит тебя. Но поверь на слово: эта яма не так глубока, как кажется.
Вероник не отвечает. Долго неотрывно смотрит на крохотное тельце женщины без возраста, и потом, к моему великому облегчению, первой нарушает тишину.
— Когда похороны? — с трудом выговаривает она.
— Хороший вопрос…
16
Мы еще немного постояли молча, всматриваясь в эту женщину, не замеченную больше никем, чтобы не забыть ее. Я оставила пакет с одеждой, как договаривались, и мы поднялись наверх — согреться среди живых.
— Поехали, это надо отметить в «Ладюре».
Она улыбнулась. Мы поймали такси.
— Знаешь что? Я, пожалуй, сдам на права.
Я удивленно вытаращилась на нее.
— Ты?
— Да, я. Надоело зависеть от других, даже отдохнуть не могу съездить нормально. Куплю машину с коробкой «автомат». Что ты на это думаешь?
Думаю, что это замечательная идея. Мы вышли из такси на бульваре Османн и побаловали себя роскошным обедом. Сеанс чревоугодия в золоченом интерьере стал истинным бальзамом для наших израненных сердец.
— И что за похороны ты ей готовишь?
— Есть большое кладбище в Тиэ, там выделена земля для таких людей, без семьи и средств. Но я хочу ее кремировать на Пер-Лашез.
— Ты же не знаешь, чего хотела она!
— Не знаю, поэтому выбрала для нее то, что мне самой по вкусу.
У Вероник округляются глаза.
— Ага! У тебя типичный перенос!
И мы разом покатились со смеху. Эта дурында вообще-то права.
— А как твоя работа? Ты взяла отгул?
— Нет, я сегодня уволилась.
Она чуть не падает.
— И сегодня у меня уже второе свидание с мужчиной.
— Так и знала! От тебя за километр мужиком несет!
Моя очередь падать. Слово «мужик» в ее устах звучит, как некий деликатес.
— Можно мне с тобой?
— Куда? — немного пугаюсь я.
— К похоронному агенту, ты сама сказала, что это и мои похороны.
Вот она уже и подкалывать меня начала, это хороший признак. Кажется, шоковая терапия подействовала.
В похоронную контору мы входим в легком приподнятом настроении, в каком обычно гуляют по магазинам. Вероник с интересом разглядывает статуэтки и урны, выставленные на полках, словно мы зашли в антикварную лавку, например. Я оставляю ее любоваться этой красотой, а сама сажусь к столу агента. Он явно пытается восстановить мое имя в памяти.
— Добрый день, я к вам уже приходила три месяца назад насчет похорон отца и купила места на кладбище для него и для себя.
— Ах да, в самом деле! Я помню вас, заказ был довольно необычный! Мне знакомо ваше лицо, но что-то в вас изменилось, да?
Да — отношение к жизни. А вот в нем не изменилось ничего. Тот же темный костюм, те же очочки в металлической оправе. Никаких броских часов, ведь порой одна кричащая деталь может вызывать у кого-нибудь неприятные ассоциации. Строгость и умеренность во плоти.
— Я хочу похоронить подругу, она сейчас в морге больницы Сен-Луи.
Он, верно, думает, что я несчастье приношу, раз вокруг меня все мрут как мухи.
— Примите мои глубокие соболезнования.
— Благодарю. В общем, это моя подруга, но я не знаю, кто она, просто возьму на себя расходы по кремации и заберу прах.
— Не на себя возьмешь, а на нас, — встревает Вероник. — Поделим пополам?
— Вероник, мы же не в ресторане!
— Брось, ты отлично поняла, о чем я. Сама сказала, что это и мои похороны тоже, и ты права, так что я хочу заплатить свою долю.
Агент переводит ошеломленный взгляд с нее на меня. Он привык иметь дело со слезами, драмами, скорбью, а перебранки из-за счета ему в новинку.
— Прошу прощения, дамы, я правильно понял, что вы хотите оплатить похороны близкой, но незнакомой подруги?
— Ну да, а разве нельзя? Она была бездомной, мы подружились незадолго до ее смерти, документов при ней не было, и чем хоронить за счет города в Тиэ, мы лучше с подругой возьмем на себя эти траты, — говорю я, взглядом призывая его к молчанию. — Мы бы хотели заказать кремацию на Пер-Лашез.
— Я присмотрела тут красивую урну, ей бы понравилась, — предлагает Вероник; ей приятно внести свою эстетическую лепту.