Как я был великаном (сборник рассказов)

Сгорая от нетерпения, мы заперлись в подвале — дядя, химик Мамила, управляющий Адамец и я. За нами увязался пес Боккаччо. Мы разливали небесное «вино» из бочек по бутылкам. И, хотя руки наши дрожали от возбуждения, мы ухитрились не пролить ни капли.

Дядя следил за нами жадным взором — как бы кто тайком не хлебнул драгоценной жидкости. Впрочем, опасения его были излишни — все мы уже пригубили потихоньку прямо из источника. Однако в той сумасшедшей спешке, когда мы наполняли бочки под грохот бури и сверкание молний, нам было недосуг обменяться мнениями относительно вкуса напитка. А вкус был поистине неповторимым: не было в нем ни горечи, ни кислоты, ни сладости; в нем вообще не было ничего схожего с теми вкусовыми ощущениями, к которым я привык. Какой-то пьянящий лесной аромат, о котором я уже упоминал… запах сладостно-благовонной розы… Глотнешь — и вновь перед тобой диковинный стеклянный лес…

Но я только лизнул кончиком языка, а в такой дозе даже яд не страшен. Каким же стал бы тот дивный лес, если б я по-настоящему вкусил небесной влаги!

Когда мы наконец управились, дядя наполнил стакан и с неожиданным великодушием поднес его управляющему. Разумеется, жест этот объяснялся не приливом щедрости, а элементарным страхом.

И управляющий отверг! Он отказался от дара, как это сделал бы любой из нас.

— Спасибо, хозяин, — с виноватым видом произнес он, — но у меня жена и трое ребятишек!

— Конечно, первым делом надо проверить состав жидкости, сказал опытный химик, — но на себе я его проверять не стану.

— Дадим попробовать Боккаччо! — предложил я.

Я уже давно наблюдал за собакой — что-то мне не нравилось ее поведение. Высунув язык, она жадно следила за движениями наших рук.

— Ладно! — согласился дядя. — Боккаччо не трус — не то что вы!

Он поставил на пол миску и до половины наполнил ее таинственной жидкостью. К нашему удивлению, Боккаччо тотчас бросился к миске и алчно начал выхлебывать содержимое длинным, влажным языком. Вылакав миску до дна, он вдруг повалился на бок, выпучил глаза и завыл — протяжно, жалобно. В этом вое мне послышалась какая-то страстная тоска, вернее, какое-то безграничное изумление перед тем, что сейчас вершилось в собачьей душе. Странную нотку в вое Боккаччо подметили все.

— Святые угодники, что это с собакой? — встревожился дядюшка. — Плачет она или смеется?

И тут Мамила вскричал:

— С нами крестная сила! Лопни мои глаза, если пес не уменьшается в размерах! Взгляните-ка!

Да, это было так! Наш Боккаччо вдруг стал сокращаться… Он убывал на глазах! И не то, чтоб худел или сморщивался ничего подобного! Просто он становился все меньше — это было заметно по черно-белым плиткам, которыми выложен пол в подвале.

— Разрази меня гром! — воскликнул дядя. — Что случилось с моим псом?

— Взгляните, дядюшка, он уменьшился более чем наполовину! — И я очертил пальцем на плитках место, которое прежде занимал пес.

— Так и исчезнет! — захохотал Мамила. — Клочка шерсти от него не останется!

— Куда исчезает мой Боккаччо? — вне себя вскричал дядя.

— Вот подождем — посмотрим, до каких пределов уменьшается живое существо, — мудро заметил химик. — Мы стоим перед загадкой!

А Боккаччо продолжал уменьшаться с той же неумолимостью, с какой движутся стрелки часов. Мы были бессильны помочь ему. Но это по-прежнему была великолепная, белой масти — борзая, с глубоко вдавленными боками, опущенным изогнутым хвостом, пышным, как страусово перо.

— Что делать, что делать? Боккаччо! Ты меня слышишь? Дядя ласково пнул пса ногой. — Что с тобой, песик? Куда же ты исчезаешь?

Но лишь протяжное завывание было ответом на ласку. Я догадывался, почему дядя не погладит собаку рукой, — он боялся дотронуться до нее, боялся заразиться необъяснимым «убыванием». Что до меня, то я тоже ни за что не прикоснулся бы к Боккаччо.

— Чего не сделаешь для науки, — холодно молвил химик. Надо же чем-то жертвовать.

— Но почему именно моим псом? — вздохнул дядюшка.

Его слова натолкнули меня на мысль, впрочем, и без того висевшую в воздухе.

— Собака нам не поможет, — сказал я. — Мы должны проследить за действием этой жидкости на разумное существо, которое могло бы сообщать, что оно испытывает во время этого гибельного уменьшения.

Дядя метнул на меня дьявольский взгляд.

— Правильно! — вскричал он, поднося мне бокал с напитком. — Пей, Гонза, и пусть тебя черт заберет!

— Благодарю, дядюшка, — скромно отказался я. — Мне и тут хорошо, стеклянные деревья мне ни к чему.

— Ты их тоже видел? — ужаснулся дядя.

— И я видел, — хладнокровно заявил Мамила. — Едва только подошел к яйцу и до меня донесся этот странный запах. Просто теперь мы притерпелись к нему.

— Пусть тогда выпьет Лойза! — решил управляющий. — Его не жалко.

— А если его станет разыскивать полиция? — возразил химик.

— Боже сохрани! — испугался дядя. — Только не полиция! Никто не должен проникнуть в нашу тайну!

Тут мне вспомнилась фигура, накрытая парусиной, — я углядел ее тогда при вспышке молнии, — фигура человека, бегущего прочь от яйца с какой-то посудиной. Однако я решил промолчать.