Как я был в немецком плену

В конце апреля, работая на товарной станции, я и Лёня Маляр побывали вместе с часовым по какому-то его делу в здании пакгауза. Пока часовой, оставив нас одних, уединился в какой-то комнате, мы успели побывать в разных секциях огромного склада материалов. Там на первом этаже хранились большие запасы пшеницы, к которым можно было легко подобраться с улицы через небольшой вентиляционный проем.

После обеда Лёня, взяв пустой мешочек, вместе со мной незаметно от часового отправился к пакгаузу. Лёня подсадил меня, худенького и легкого, на свои плечи, и я без особого труда пролез через окошко в здание, быстро набрал пшеницу в мешочек, передал его Лёне и вылез на волю. Так мы «организовали» для своего «колхоза» дополнительный продукт питания, которого хватило на целую неделю. В дальнейшем Лёня еще несколько раз, но уже без меня, а с Иваном Пиком, совершил такие кражи.

Обычно мы ели пшеницу по зернышку, что позволяло хотя бы немного утолять сильный голод. Но позднее нам захотелось варить из пшеницы кашу. Однако для этого следовало сделать крупу. И здесь опять инициативу и изобретательность проявил Лёня. В военном городке он нашёл в мусорной секции три пустые оцинкованные цилиндрические банки из-под консервов, имевшие высоту 200 мм и диаметр 100 мм. У первой банки удалил днище и превратил ее в лист, а у второй лишь отрезал остаток верха, после чего на ее цилиндрической поверхности и на листе сделал гвоздем диаметром 3 мм множество дырок снаружи внутрь банки, а также пробил отверстия у листа. При этом над отверстиями образовались выступы, соответствующие острию гвоздя. После этого Леня взял деревянный чурбак высотой чуть больше банки и стесал его на 3 мм меньше диаметра банки. Потом обернул такой чурбак полученным листом, прикрепив его мелкими гвоздями, и прибил к основанию чурбака большими гвоздями толстую деревянную доску. Далее следовали другие операции, в результате которых получилась крупорушка с деревянной ручкой. Основным недостатком такой конструкции было то, что в крупу могли попадать мелкие частицы металла от выступов над дырками, и поэтому кашу приходилось есть очень осторожно.

Между тем Лёня намеревался соорудить самогонный аппарат. Однако исполнить это намерение у Лёни уже не хватило времени – кончилось его пребывание в Цшорнау. Отмечу еще, что осенью Лёня связал себе теплые зимние носки. Он говорил, что умеет также очень неплохо вышивать. К сожалению, после войны Леня много выпивал и умер в 1959 году в Киеве.

…1 Мая в Международный праздник трудящихся и немцы, и мы работали, как обычно, на своих местах, в основном на товарной станции. По-прежнему все жили мыслями только о том, чтобы поесть, и ждали, когда отцветёт посаженный за железной дорогой картофель и можно будет организовывать его похищение.

В мае я снова несколько раз занимался перелопачиванием пшеницы, хранившейся на чердаке средневекового дома возле Бастионной башни. Разумеется, в дни такой работы мы не возвращались без набитой в карманы пшеницы.

В один из последних вечеров мая Иван Соколов, работавший в Цшорнау у крестьянина, принес мне письмо, не совсем грамотно написанное, но со стихами и с пылким признанием мне в любви. Письмо послала молоденькая хохлушка Дуся. Когда ей исполнилось лет семь, родители умерли от страшного голода. Некоторое время девочку содержали бедные родственники матери, а потом отдали Дусю в детский дом в Запорожье, и оттуда её привезли в Цшорнау, когда город заняли немцы. Об этом Дуся также сообщала в письме.

Мне вдруг взбрело в голову зачитать ее послание вслух товарищам. Многие из молодых пленных стали хохотать над содержанием и необычным выражением чувств девушки, говорить непристойности и давать мне пошлые рекомендации. Но в этот момент с места поднялся пожилой «комендант Москвы» – Андрей Дмитриевич Шныкин – и осадил молодых глупцов. Затем он предложил, чтобы мы вместе сочинили от моего имени хорошее и доброе письмо девушке: «Ведь она, как и мы, находится в неволе и, возможно, ни от кого еще не слышала ласковых слов. Разве она виновата, что у неё здесь возникло первое чувство любви!»

Мы написали Дусе, что я очень тронут ее письмом и что у меня также возникло к ней чувство симпатии. Я выражал надежду на нашу встречу в скором времени. Признаться, я не имел к Дусе таких же пылких чувств, как она ко мне, – ведь я тогда был влюблен в Траудэль Микклих. Кроме того, больше Дуси мне нравилась ее подружка – бойкая на язык Тамара Фомичева. На следующий день вечером увидел за оградой лагеря Дусю, возвращающуюся с поля с тележкой, нагруженной травой, которую тащила… огромная собака. Дуся подтвердила, что моё письмо она получила и очень ему рада.

В дальнейшем мы с Дусей написали друг другу еще несколько писем. Эта переписка вызвала у молодого вятского парня Прокопа желание обмениваться посланиями с понравившейся ему Тамарой через своего земляка Ивана Соколова. Обмен письмами у них продолжался до тех пор, пока в начале осени фельдфебель не отправил Прокопа в другой лагерь.