Я иногда мечтаю: вот была бы на свете ярмарка дурацких товаров, чтобы приехать туда, в шатёр золотой, и — хоп — разложить на ясеневом прилавке обкусанные ногти, подкожный жир, кривые ноги, картавость и задний ум. И всё это распродать каким-нибудь идиотам. Но такой ярмарки пока нет, и я со всем этим живу. А ещё с женой, мамой, сыном… Я уже говорил. Хватит. В августе всё началось. У меня карту арестовали. Смешно звучит. Будто полицейский пришёл ко мне домой, вытащил карту из бумажника, бросил на пол и заорал: «Ни с места, карта! Ты арестована!
А самое смешное — я сам работаю в Сбербанке инкассатором. У нас строго, как в полиции. Биография должна быть кристальной-прекристальной, а тут такое пятно. Инкассатор-должник. Получаю я сорок тысяч. Пятнашку отдаю за ипотеку. Жена не работает — с ребёнком сидит. Живем мы на двадцать пять в месяц. Ну, у мамы ещё пенсия тринадцать. Нет, жить можно, хотя иногда хочется не жить. Я как раз из последнего рейса возвращался, когда эсэмэска спикала: «На ваш счёт наложен арест». А мне зарплата должна через неделю прийти. Я аж вспотел. Какой арест? Почему? Позвонил — выяснил. Съездил в суд. Без толку. Я уже говорил. Дома молчу, потому что как такое скажешь? Пошёл в бухгалтерию. У нас там есть Оксана. Мы в инстаграме дружим. Она с ногами, с губами, с грудью, но всё как-то мимо. Кажется, что надменная, а я думаю, что просто глупая, хотя про людей так говорить нехорошо. Я её попросил перевести зарплату на карту жены. А она спрашивает — чего это? А сама в телефоне тыкается и не смотрит. Я подсел и шёпотом ей всё объяснил. А она говорит — долги надо отдавать. Будто я этого не знаю. И дальше в телефоне тыкается. А я продолжаю — Оксана, у меня все деньги спишут, мы как жить-то будем? Войди в положение, больше такое не повторится. Пожалуйста. Пожалуйста! Как маленький. А ей пофиг. И тут я себя как бы со стороны увидел. Сидит здоровый тридцатилетний мужик под метр девяносто, сопит, потеет, кепку форменную мнёт, а эта фифа ножку на ножку закинула и туфлей красной туда-сюда покачивает. Не знаю, что со мной случилось, но мне эта нога, ступня эта вдруг такой омерзительно-желанной показалась, что я со стула сполз, губами к ней приник и давай целовать, как автомат, — чмок-чмок, переведи-переведи. Оксана вскочила, ногу выдрала и дрожит. А потом говорит — нельзя это, не пропустят. А бухгалтерши, которые с ней работают, вообще обалдели.
Тут я очухался и на воздух убежал. Завтра зарплата, а тут вот… Домой уехал. Коньяка бутылку взял. Выпил в машине половину. Оксану вспомнил. И у меня как-то встал. Жена после родов располнела и не хочет, с Матвеем, говорит, устаёт. А я тоже устаю, но бывает, очень хочу. Сначала я через штаны мял. А потом сиденье отодвинул, достал и… пошёл врукопашную. Даже глаза закрыл. Почти приплыл уже, вдруг чувствую — что-то не то. Вынырнул. Вскрикнул. У окна девочка стоит и на меня смотрит. Откуда она взялась на улице в одиннадцатом часу? Я забыл совсем, что стёкла в машине не тонированные. Раньше были тонированные, а потом заставили снять. Застегнулся впопыхах. Стыд и срам. Девочка ушла. Я тоже ушёл. Допил бутылку залпом и домой двинул. Жена не любит, когда я выпью. Из-за моего давления.