Как читать книги

Всю свою жизнь Харриет Ларсон говорила «да». Родителям. Учителям. Лу и девочкам. Корин и Софи. Она говорила «да» продавцам в магазинах, врачам, торговцам автомобилями, старостам девочек-скаутов, мормонам-просителям, парикмахерам, которые запрещали ей седые волосы. Ее так воспитали – соглашаться, одобрять, приспосабливаться и подлаживаться, не думая о самой себе. После смерти Лу она решила говорить «да», только если хочет того сама. И вот что получилось. Да – учебе в колледже. Да – преподаванию. Да – уходу на пенсию. Да – Книжному клубу. Да – Вайолет. Да – грязной и сломленной Доне-Лин, для которой она сейчас подыскивает в своем шкафу, этой обители бежевого цвета, что-то яркое, радостное. Эти «да» наделяли ее силой, открывали путь, обещали любовь.

– Фрэнк. – Харриет прижалась щекой к его груди. – Да.

Глава 31

Вайолет

Из всех книг, что мы за полтора года прочитали в Книжном клубе, «Антология Спун-Ривер» оставалась со мной дольше других. Мне нравилось, что обыкновенные люди, мертвые, правда, говорили сами за себя, пусть кто-то другой и написал на их могильных камнях иные слова. Мне нравилось, что они рассказывают друг о друге. Нравилось, что многие вспоминают не о том, как умерли, а как жили.

Это из-за Лидии Паккетт Ноулт Хохоймер погиб на войне.

Герберт Маршалл разорвал помолвку, оставив Луизу ради Аннабель.

Элмер Карр воздал благодарность любящим сердцам, принявшим его.

Догадываюсь, что и Лидия, и Герберт, и Элмер жили долго и вполне счастливо, но когда пришло время закругляться, они вернулись в свое прошлое, на десятилетия назад, чтобы рассказать историю, которая определила их. Историю, что останется в памяти.

Так и я ушла в прошлое, чтобы найти свою историю – ту, что останется обо мне.

Может показаться неуместным или чуточку неэлегантным, что в свою историю я включила и историю Фрэнка и Харриет. Или что моя история заканчивается, когда я в ванной Харриет помогаю Доне-Лин снять одежду. Но ведь мы до самого конца не видим, какую форму примет история. Дона-Лин, истерзанная колючками, постриженная лезвием бритвы, обнаженная, наклоняется и опускает голову, но потом вскидывает руки и виснет на мне, заходясь в рыданиях. Я обнимаю ее, потому что она выбрала меня, я – то любящее сердце, что принимает ее. И от этого на душе становится теплее. Помогая ей забраться в ванну, я вспоминаю песню, которую она спела однажды на Общем собрании. Она тихо подпевает мне, сначала просто мычит, потом поет уже по-настоящему. Я поливаю ее теплой водой и пою, утешая воспоминанием о том, как она тогда осветила мрачное место – осветила лучшим, что у нее имелось. Олли наблюдает, сидя на раковине, подражает нам, тихо насвистывает, старается петь вместе с нами.

И вот этот момент, когда одна женщина поливает теплой водой тусклые волосы другой женщины, пребывающей на дне отчаяния, стал завершением того ускользающего времени. Я делаю для Доны-Лин то, что Фрэнк, Харриет и Олли сделали для меня.

Наверное, то, как я жила после того момента, и есть моя настоящая история: недолгий первый брак с хорошим человеком; долгая и отрадная вторая попытка; трое любимых детей; работа научным библиотекарем. Я наладила напряженные, но теплые отношения с Кристи; я крепко сдружилась с Софи, которая произнесет речь на моих похоронах; я надолго пережила Фрэнка и Харриет, их уход оставил во мне глубокий след. После смерти моей сестры Вики меня разыскал ее сын, который сблизился не только со мной, но и с моими детьми. Пережила я и старину Олли, который умер – поразительно – в возрасте семидесяти четырех лет. Дети его обожали. Мы всегда следили за исследованиями Миши, хотя я так и не раскрыла родным наших с ним отношений. Я научилась играть на фортепиано и прочитала тысячи книг. Моя жизнь складывалась так же, как и многие другие жизни, день за днем мы совершаем что-то хорошее, а порой и что-то плохое, и это и есть та самая «человеческая непрерывность». Ушла из жизни я мирно, со мной была дочь, мой первенец, и ее первенец, и Дона-Лин, которая отсидела дополнительный срок и больше в тюрьму не возвращалась.

Даже самая небогатая событиями жизнь содержит лавину историй. Любая из моих историй дала бы вам неплохое представление о том, кем я была и как жила. Но та, что выбрала я, – та, что теперь стала этой эпитафией, – вообще не история. Она – то, что Харриет назвала бы «между тем», она – то самое важное, что происходило, пока остальной сюжет жизни шел своим чередом.

Меня звали Вайолет Пауэлл.

Я лишила человека жизни. Я жила и умерла.

А между тем меня любили.

Примечание о попугаях