Каирский дебют. Записки из синей тетради

– Я рассчитываю на вашу рассудительность, – проговорил Загорский. – Вы, конечно, захотите убить всех присутствующих, не исключая и мадемуазель Моник. Однако имейте в виду следующее. Сегодня утром я отослал письмо своему помощнику Ганцзалину, в котором пересказал всю эту историю. Ганцзалина вы знаете: если я не появлюсь на горизонте в ближайшие пару дней, он предаст все дело огласке. Это будет общеевропейский скандал. Страшно не то, что такого рода скандал подорвет ваш личный авторитет – о существовании Фабриса Бланше знает весьма ограниченное число людей. Однако этот скандал может открыть ваше инкогнито, он может уничтожить реноме Общества морских купален, а, значит, и все дивное коммерческое предприятие, известное под именем казино Монте-Карло.

Старец глядел на Загорского, не моргая.

– Поэтому, – продолжал действительный статский советник, – я предлагаю вам следующий порядок действий. Вы отпускаете меня, мсье Лассаля и Моник на все четыре стороны живыми и здоровыми, а мы взамен клятвенно обещаем вам не появляться в этой обители прокаженных, которую принято звать Монте-Карло, и никогда не говорить о том, что мы узнали сегодня в этом доме. Что же касается убийства несчастного контролера и ограбления банка, тут, я уверен, вы как-нибудь разберетесь сами, без нашего участия.

Несколько секунд Бланше молча разглядывал действительного статского советника.

– Что ж, – сказал он, – по рукам. Одного я не пойму: зачем вам Моник, она ведь хотела вас убить?

Загорский засмеялся.

– Во-первых, она меня все-таки не убила. Во-вторых, я полагаю, что это был всего лишь секундный порыв, если хотите, жест отчаяния. Женщины – существа увлекающиеся, и потому им можно простить даже то, что нельзя простить мужчинам. Во всяком случае, лично я готов простить мадемуазель Жамэ такую малость, как желание убить меня. Тем более, я совершенно уверен, что она это не со зла. Как говорят в подобных обстоятельствах американцы, ничего личного – просто бизнес…

Мадемуазель Доктор

Прежде, чем приступить к следующей истории, я хотел бы сделать небольшое предварение. К событиям, описанным ниже, я имею самое косвенное отношение, точнее сказать, не имею никакого. Однако они показались мне настолько интересными, что я все-таки включил их в свой дневник.

В один ненастный осенний вечер 1925 года за окнами стояла хмурая мокрая тьма, а мы с Ганцзалином согревались зеленым чаем и играли в китайские шахматы сянци́. Дело происходило в доме Гребенщикова на Никитском бульваре, в нашей дворницкой, которую выделили Ганцзалину после революции как истопнику.

Надо сказать, что благодаря своему опыту в европейских шахматах – у меня как-никак первая категория – обычно я Ганцзалина обыгрываю. Однако правила сянци несколько отличаются от правил привычных нам европейских шахмат, и этим пользуется мой хитроумный помощник. Так, рассчитывая варианты, я иногда забываю, что фигура, называемая советником, в отличие от нашего ферзя является не сильнейшей, а слабейшей фигурой на доске и может перемещаться только в пределах крепости и только по диагонали, а китайская пешка, перейдя реку, может ходить не только вперед, но и вбок.

В этот раз, впрочем, я вел игру сосредоточенно и довольно скоро загнал Ганцзалина в угол.

– Шах, – сказал я, – шах и мат! Ты проиграл.

Однако упрямый китаец стал мне перечить.

– Шах – признаю, – сказал он. – Шах, но далеко не мат.

– Как же не мат, негодяй? – спросил я его. – Уйти тебе некуда, съесть мою ладью ты не можешь, и защититься тебе тоже никак нельзя.

– А вот и нет, – заспорил Ганцзалин. – Вы недооцениваете китайские шахматы. Уж как-нибудь я найду, чем защититься… Дайте только подумать минутку, я еще сам вам мат поставлю.

Обещанного мата, однако, он поставить не успел: в нашу обшарпанную дверь, которую Ганцзалин все стремится покрасить, а я все не разрешаю, потому что это должно ясно указывать непрошеным гостям, что за такой обшарпанностью живут не какие-то там эксплуататоры, а самые благонамеренные пролетарии – так вот, в нашу дверь раздался осторожный, но весьма продолжительный стук. Точнее было бы даже сказать, что невидимый пока посетитель не стучится, а попросту скребется в дверь.

– Кто там? – спросил я, недоумевая, кто это в такое время так настойчиво добивается нашего с Ганцзалином внимания.

– Откройте, Нестор Васильевич, – голос из-за двери тоже шел негромкий и какой-то опасливый. – Это я.

Согласитесь, подобная аттестация не выглядит слишком уж содержательной. В одной только Российской Федерации подобным образом могут представиться, по меньшей мере, миллионов сто, исключая грудных младенцев и шизофреников, которые часто и не без основания полагают, что в их мозгу свила гнездо целая компания личностей, не имеющих прописки и регистрации в государственных органах. Правда, тот факт, что неизвестный пока пришелец звал меня по имени-отчеству, выглядел обнадеживающе, так что, пожалуй, все-таки стоило поглядеть, кто это так нахально скребется к нам в столь неурочный час.