За окнами сгустилась темнота, на улице выл ветер, в окно барабанил проливной дождь, а в номере было тепло и уютно, и горел только ночник, и все это так располагало к откровенной беседе, что они проговорили до самого рассвета…
Когда мадемуазель Виттиг поделилась с женихом своими подозрениями относительно Маты Хари, тот подумал, что ослышался.
– Ты с ума сошла, милая, – сказал он с превеликим осуждением. – Этого просто не может быть. Чтобы такая женщина, звезда, этуаль, затмевающая всех себе подобных, танцовщица с европейской, а то и с мировой славой стала шпионить против Франции в пользу Германии?!
– Ну, шпионит же она против Германии в пользу Франции, – парировала Ханна.
– Но это нормально, в этом проявляется ее патриотизм, – развел руками граф.
– Какой еще патриотизм, она голландка! – хмыкнула мадемуазель Виттиг. – Но это, конечно, не главное. Главное в ней то, что она куртизанка. При этом продается она не только отдельным мужчинам, но и целым государствам.
– Ханна, это грубо, – поморщился де Шайни.
– Зато справедливо, – отрезала его невеста.
– Ты просто ревнуешь, – сказал граф несколько самодовольно.
Она пожала плечами. Ревнует? К кому? К публичной женщине, фиглярке, немолодой уже танцовщице, к тому же шпионке? Он, определенно, переутомился на службе, ему надо немного отдохнуть. Впрочем, своими разговорами он подсказал ей недурную идею. Ей надо срочно встретиться с капитаном Ладу.
Однако, прежде чем повидаться с Ладу, Ханна Виттиг встретилась еще с одним человеком. По виду это был совершенный мелкий чиновник – лысоватый, полноватый, с остреньким носом и в несуразных, криво сидящих очках.
Разговор проходил прямо на улице, точнее сказать, на бульваре Распай, благо погода с утра стояла сухая и безветренная. Они сидели на противоположных концах скамьи и перебрасывались фразами, почти не глядя друг на друга. Редкие прохожие, идущие по бульвару, казалось, даже не замечали их.
– Как дела у его превосходительства? – негромко спросила Ханна.
– Без изменений, – отвечал чиновник.
Барышня закусила губу и сидела так с минуту, ничего не говоря. Собеседник поглядел на нее вопросительно: неужели мадемуазель вызвала его только затем, чтобы осведомиться о здоровье его превосходительства?
– Нет, – отвечала та, – не только. Я, кажется, нашла способ нейтрализовать Аш–21.
Серенькие глазки чиновника блеснули за стеклами очков внезапным огнем.
– Прекрасно, – сказал он, – прекрасно.
– Ничего прекрасного, – сурово возразила мадемуазель Виттиг. – Если мы пойдем до конца, ее ждет виселица.
Собеседник развел ручками: на войне как на войне, не они решают судьбы человечества.
– Человечества – нет, но судьбы отдельных людей решаем именно мы… – хмуро проговорила Ханна.
Чиновник поглядел на нее с интересом: неужели ей так понравилась эта дама?
– Понравилась или нет – это неважно, – отвечала та. – Впрочем, вы не женщина, вам не понять.
С полминуты оба молчали, потом заговорил чиновник.
– Аш–21 – это чрезвычайно опасный для нас агент, – внушительно сказал он.
Ханна вскинулась: чем же она для них опасна? Она ведь шпионит против Франции, а не против них.
– Да, но она шпионит против Франции в пользу Германии, – возразил человек в очках. – При этом Франция – наш союзник, а Германия – наш противник. Обезвредив ее, мы обезопасим не Францию или Британию, а в первую очередь себя. И мы не можем расплываться в кисель, когда отечество наше изнемогает в этой чудовищной войне. К тому же у вашей протеже руки по локоть в крови. Вспомните хотя бы историю с немецкими подводными лодками, местонахождение которых она выдала французам. Обе субмарины были взорваны вместе с экипажами – разве это не подлость с ее стороны?
– Ладно, – перебила его мадемуазель Виттиг, вставая со скамейки, – хватит с нас разговоров, изопьем и эту чашу до дна.
– Ваше здоровье, – усмехнувшись, сказал ей в спину серый человек.
Она обернулась к нему, сверкнула синими очами, кажется, готова была произнести что-то решительное, непоправимое. Но справилась с собой и только тихо проговорила:
– Прав был его превосходительство: разведка – подлое дело.
– Контрразведка еще подлее, – пожал плечами ее визави.
Но она уже не слушала, уже уходила прочь по бульвару решительным шагом. Некоторое время он глядел ей вслед с непонятным выражением на лице, потом поднялся и пошел в противоположную сторону.
С самого утра Гертруда пребывала в каком-то смутном оцепенении. От капитана Ладу не поступало никаких указаний, деньги, полученные за прошлые поручения, подходили к концу. Если дело так пойдет дальше, ей придется съехать из гостиницы, а жаль – здесь было очень удобно.
Ее сейчас не развлекали даже визиты поклонников: со временем они становились все более короткими и скупыми. Скупыми становились и сами поклонники – если ранее ее засыпали деньгами и дорогими подарками, теперь дело ограничивалось цветами, которые вяли и сохли в своих корзинах.
Еще при начале карьеры знакомый дипломат, человек немолодой и умудренный жизнью, как-то сказал ей: