Кафешантан. Рассказы

— Слушай, Рыжий, — начал он, — как ты не желаешь понять, что, если вас всех забрали, то у нас есть сведения правильные; тебе же не поможет запирательство. Ну, вещей не найдем, но все-таки тебе легче не будет. Сидеть пойдешь, только на большее время. А скажешь, где вещи, прежде всего мы тебя слабо пришьем к делу, будешь в сокрытии обвиняться; затем я дам тебе двадцать пять рублей, ей-Богу, сейчас даю, если не веришь...

Веревкин показал ему двадцатипятирублевый билет: Сенька угрюмо молчал, и надежда Веревкина увеличилась. Он продолжал:

— За нами пять минут не будешь числиться, сейчас же передадим тебя следователю: Лучше Пасху в тюрьме справлять, чем здесь, в сибирке, а Таньку твою отпущу...

Сенька при этих словах поднял на соблазнителя глаза.

— Все-таки будет, чтобы кто тебе передачу носил в тюрьму, а то и ее посажу, увидишь...

— Она, ей-Богу, не виновата, — сорвалось у Оеныси.

— Все равно, я ее примажу к делу, будет вам праздник.

— Таньку отпустите? — недоверчиво спросил Сенька, она, ведь, больная...

— Вот, чтобы я отца и матери не видел, — стал усиленно божиться Веревкин, — раз откроешься, сейчас отпущу и четвертную дам.

— А если ребята узнают, тогда мне будет, — сказал Рыжий.

Веревкин даже обиделся.

— За кого же ты меня считаешь? — воскликнул он: — не пойду же я «хевре» рассказывать, что ты подсеял. Для чего это мне, ты, ведь, можешь другой раз пригодиться.

— Так отпустите?

— Да говори где, как тебе не стыдно! — терял терпение Веревкин.

Сенька вздохнул и прошептал:

— Против сумасшедшего дома в овраге, в свалке зарыты.

— Кто с тобой был?

— Те же, кроме Таньки и Федьки.

— Честное слово?

— Говорю же вам.

— Ну, хорошо, — облегченно проговорил Веревкин, — ступай посиди.

— Только вы устройте, чтобы ребята не проведали.

— Я уж знаю. Когда приведем тебя, ты ударь «пант», спроси, кто выдал и ругайся, понял?

Сенька полуулыбнулся и вышел, потупя взор.

— Ну, а теперь, — воскликнул Веревкин, потирая руки, — я подведу этого мерзавца под карантин, я ему покажу, как за воровскую братию руку держать, будет он меня знать, я ему уж подсею, получить от хевры на орехи, останется доволен. Это у меня самое верное средство учить таких негодяев, я ему покажу характер.

Улыбнувшись улыбавшимся и понимавшим его товарищам, он отправился искать спрятанное добро.

Через час позвали Митьку в сыскную, где уже находился Сенька, довольный, что отпустили Таньку.

— Ну что, — обратился к Митьке Веревкин, — ты не скажешь, где вещи?

— Какие вещи? — удивился Митька.

Веревкин вскочил торжествующий и, вытащив шкатулку из-под стола, показал Митьке.

— А вот какие, теперь знаешь? — воскликнул он.

Краска залила лицо Митьки, он не верил своим глазам.

— Что, скрыл? Дурак! Если бы ты один воровал, тогда я понимаю, а когда взял с собою новичка, надежда плохая.

— Разве кто подсеял? — тихо, бледнее спросил Митька. —

— А что же —- Святым Духом узнали?

— Кто же это?

— Да твой приятель.

— Колька?

— Ну-да, Рябинин так и отдал вас, говорит, что ты был, Сенька и он, а Федька и Танька не были, так, ведь?

Митька стоял бледный, ошеломленный и негодующий, глядя то на Веревкина, то на Сеньку, стоявшего как ни в чем не бывало.

— Ну, чтож, — проговорил он, тяжело и решительно вздохнув, — ежели все известно, скрываться не буду. Ну, а с Колькой я уже счета сведу, — погрозил он кулаком, сверкая глазами. Веревкин тихо улыбнулся своим улыбавшимся и понимавшим его товарищам.

VII.

Митька был вне себя. Измена Рябинина нанесла ему тяжелый удар, он не мог примириться с мыслью, что доверился человеку, который так жестоко и коварно посмеялся над ним. Митька не мог простить себе того обстоятельства, что Рябинин, несмотря на свою гнусность, вызвал его симпатию к себе, что он ошибся в нем, не угадал его души, ничтожной и мелкой. Митька не мог представить себе, как хватило совести у Рябинина выдавать товарищей, после того как его, голодного, накормили и напоили.