Наверное, Сизиф, который устал даже проклинать и с тупой покорностью катит в гору свою участь, с этим бы не согласился. Или Тантал, к которому на берег регулярно наведывается кто-нибудь из свиты: покушать в окружении красивых деревьев, на берегу прозрачной речки. Алчные взоры, стоны и проклятия казнимого никого не трогают.
– Ты выполнял волю Зевса? Или все же хотел меня?
– И то, и то.
Вернее, ни то, ни это. Просто однажды я поспорил с братом, посетил Нисейскую долину – и мне показалось, что стихия глупой Афродиты решила метнуть в меня молнию.
Странно – она все еще улыбалась. Убрала с моего лба прилипшие волосы. Медленно проследила пальцами морщину между бровей, попыталась разгладить – куда там! Обвела плотно сжатые губы с вечно опущенными уголками.
– Может, если бы ты… – начала шепотом и осеклась. – Знаешь, она так и бросается мне на грудь, когда я возвращаюсь. Будто я могла остаться здесь навсегда. А когда я ухожу – рыдать начинает за десять дней, так, что вся земля умывается дождями. И каждый раз уговаривает остаться еще на день… А если ко мне взывают герои – начинается одно и то же: «Как это ты пойдешь? Туда? Одна?! К нему?!»
– Твоя мать вообще способна посмотреть на тебя как на взрослую?
Сейчас это было трудно. Раскрасневшаяся, щедро облитая отблесками огненной реки, ослепительная в своей прелести, Персефона казалась совсем юной, и только улыбка – мудрая, исполненная житейского опыта – напоминала о правде.
– Царь мой… разве матери способны на такое? Для них дети никогда не взрослеют, а потому они готовы прощать и защищать до бесконечности.
Поудобнее устроившись у меня на плече, она принялась рассеянно смешивать – медь своих волос с чернью моих. Не замечая, что рука, обвивающая ее талию, окаменела.
«
Звон в ушах? Крик? Голос Ананки?
Предчувствие?
Оглушительнее трубы, зовущей к бою.
«
Теплое дыхание жены едва согревало оледеневшую кожу.
Разрозненные куски с неумолимой точностью становились на место.
Падение Тифона, Гея, медленно бредущая от места славной победы Зевса…
Безумная девочка Макария, ныне – беспамятная тень: «Матери такие смешные…»
Матери смешные. Для них дети не взрослеют. Потому они готовы прощать до бесконечности…
Тишина – только треск камней под напором хитрого пламени. Полусонный шепот жены о том, что Афродита совсем обнаглела, сколько ей нужно любовников?
И вихрь, отчаянный вопль – не за плечами, а внутри, будто каким-то чудом Ананка втиснулась в грудь.
«
Гея – мать, которая готова прощать своим детям…
«Деметра, они заточили моих сыновей в Тартар! В бездну, где нет и солнечного лучика!»
Гея – мать, которая не готова простить то, что ее детей обрекли на вечное заточение.
Ведь такое уже было однажды: когда она готова была пойти против Крона за то, что он не выпустил Гекатонхейров и Циклопов.
«Я теперь могу выращивать разве что проклятия, и Флегры – мой душистый сад»…
Это проклятие нам. Победителям Титаномахии!
«
Лавагет запустил пальцы в волосы жены, словно мог отлить из них копье.
– Огонь и мрак, – шепнула Персефона, у нее слипались глаза. – Вечная война… А иногда кажется, что вечное зачатие чего-то…
Из вихрей пламени и сгустка темноты над Флегетоном, возле дворца Владыки свивалось, возникало предчувствие.
Жуткая тень материнского проклятия, от которой я постарался закрыть жену телом.
Сказание 6. О визите героя из героев и дурных новостях
Геракл был смел и полон сил
И, как гласит преданье,
Геройский подвиг совершил,
Великое деянье.
Царь Еврисфей сказал: «Добудь
Мне Цербера из ада!»
И вот Геракл пустился в путь —
«Раз надо, значит, надо»,
Джеймс Крюс