К изваянию Пана, играющего на свирели. Измаил II

Я услышал, и то смутно, только последнюю фразу, нечто вроде: «Ты должен повиноваться, Старбек!» Я обратился к старшему помощнику: «Сэр, скажите ради всего святого, остался ли еще кто-нибудь живой здесь, жив ли наш капитан? Если да, спустимся к нему, мы должны решить, что делать для нашего спасения. Нас четверо, только четверо здесь, посмотрите, ведь больше никого не осталось, сейчас не время для таинственности». Он ответил очень спокойно: «Конечно, ты прав. Но незачем идти туда всем, сейчас кто-то должен оставаться на палубе. Что ж, Федалла, иди». И Федалла пошел, пробираясь, как и я только что, между обломками крушения. Однако хаос, царивший на палубе, казалось, не мог помешать его движению, он шел будто не по качающейся заваленной палубе, а по воздуху, над ней, ни разу не посмотрел себе под ноги, держал голову прямо, как всегда, словно все вокруг шло привычным чередом. Он скрылся за дверью, проскользнув в оставленную мною щель, не обратив внимания на труп под ногами, через который переступил безучастно, как через кусок дерева. Я присел на палубу; сверху то и дело окатывало водой, но мне было уже все равно. Старбек сзади прислонился к мачте, смотрел никуда, перед собой.

Наконец из дверного проема появилась черная фигура. Как я надеялся, что их будет двое! В эту секунду я понял, не рассудком — рассудок мой давно уже молчал,— а чем-то более глубоким и важным вдруг понял, что участь наша давно уже была решена. Старбек тоже весь подался вперед, я спиной ощущал его напряжение. Федалла видел это. Он выдержал величественную паузу, вытянул руку, выставив указательный палец в ту сторону, куда двигался «Пекод», и расхохотался властно, победно, жутко — наслаждался, видимо, минутой своего торжества. Смеялся он медленно, медленно раздвигал губы, медленно обнажал свой единственный зуб. Меня трясло: не от страха — от холода, могильный холод пронзил меня. И в это мгновение, подломившись почти у самого основания, начала медленно падать стеньга — точно на то место, где он стоял и хохотал. Я закрыл глаза. Раздался треск, удар, за борт полетела щепа, куски дерева — и все было кончено. Я бросился было туда: быть может, туземец еще жив и нужно помочь ему выбраться, не дать унести в море его безжизненное тело,— но Старбек удержал меня: «Не надо. Он мертв». И я согласился с ним без колебаний.

«И спасся только я один, чтобы возвестить тебе». В душе моей нет страха. Страх не успел поселиться в ней раньше, а теперь для страха во мне больше нет места. Давно уже исчез Старбек. Я задремал однажды, а когда проснулся, уже не мог его найти. Я думаю, он сам ушел в воду, ведь ураган к тому времени почти утих и его не могло бы смыть волной. Я понимаю его. Я помню — как-то раз на вахте я подслушал, как он говорил сам себе: «Нужно всех простить перед смертью. Жаль, если не удастся попросить прощения у всех». Прости меня, Старбек!

У   меня не осталось Ни компаса, ни каких-нибудь навигационных приборов, поэтому я не могу определить свое местоположение, да вряд ли, я думаю, из этого что-нибудь бы и вышло. Я давно не спускался вниз, но знаю: наш капитан здесь, это он ведет «Пекод» так уверенно в место, известное только ему одному.

Давно уже молочного цвета небо надо мной светит все время одинаковым ровным светом, море будто Из ртути. Долгое время я был совсем один, но теперь все чаще и чаще я вижу, как то там, то тут пускают свои фонтаны исполинские кашалоты. И все так же ровно и медленно движется «Пекод», все дальше унося своего единственного пассажира в направлении, которое некогда было югом.