К изваянию Пана, играющего на свирели. Измаил II

Меня, оказавшегося, когда пришел первый вал, беспомощным и беззащит­ным, вода подхватила, ударила обо что-то, и потащила туда, к гибельному краю. В моей памяти в то время, когда я уж» чувствовал, что воздух в груди кончается, а отчаянные попытки за что-нибудь уцепиться, задержать это движение, ни к чему не приводят, вдруг всплыло: «И рассеет его, и подвергнет одной участи с лицемерами, там будет плач и скрежет зубов». Но провидение вновь не позволило мне сгинуть: в самый последний момент, когда все мое тело и ослабевший разум предчувствовали уже последнее предуготованное мне падение, й руку мне попался канат, часть оборванного такелажа. Я судорожно сжал кисть, чувствуя, как вода заливает мне легкие, из последних сил попытался подтянуться подальше от борта, но канат начал разматываться. Оказаться сейчас в волнах с веревкой в руках или без нее — исход один, и конец мой был решен. Но тут напор воды стал ослабевать, и вскоре я уже смог глотнуть воздуху. Волна уходила. Это уже запоздавшие ее щупальца тянулись, уходя с палубы, растекались в разных направлениях. И меня не унесло за борт, а откинуло прямо к двери, к лестнице в трюм, в кубрик. Я поднял голову и увидел «Пекод», выбирающийся из волны, как всплывающий левиафан, кое-где людей, тех немногих, видимо, кто был еще жив: кто на палубе, кто на мачтах, они цеплялись за канаты, за выломанные доски, за все, за что можно было схватиться.

В моем мозгу возникла ясная мысль: я опять беззащитен, следующая волна принесет с собой мою смерть. «Спасайся, спасайся!»— все закричало внутри, и, видя уже новую водяную гору, нависшую над кораблем, я рванул дверь на себя, втиснулся внутрь, привалился к двери спиной и закинул скобу. Новый удар потряс «Пекод», и я кубарем полетел вниз, разбив лицо о ступени. Было темно, я ничего не видел, но был уверен — здесь никого не может быть, в шторм никто не спускается внутрь корабля; если судно гибнет, у тех, кто на Палубе, есть, пусть призрачная, надежда спастись: уцепиться за обломок, удержаться на воде, надеясь на подмогу,— находящиеся же в трюме обречены. Не следовало и мне тут оставаться, нужно было выбираться наверх, но я решил дать себе несколько минут отдыха. И здесь, где было тепло и сухо, на меня навалилась усталость. После полутора суток борьбы за существование, расслабившись лишь на не­сколько мгновений, я не смог уже двинуть ни рукой, ни ногой и хотя убеждал себя, что нужно перемочь слабость, подняться на палубу, к воде и ветру, но уже все глубже и глубже погружался в черное пространство сна, сродного с беспа­мятством.

Сколько я спал — не знаю. А когда проснулся, вспомнил все (где я, что значат тяжелые удары в борт), то изумился — еще жив. Пошатываясь, теряя равновесие из-за головы, казавшейся непомерно легкой, я вскарабкался наверх и попытался открыть дверь, но она не поддавалась. Разбитое тело ныло; сжав зубы, я снова и снова пихал дверь плечом. Наконец она чуть двинулась, открыла узкую щель, и в нее сейчас же ударила брызгами вода, выплеснулась на разбитое, окровавленное лицо, и я чуть не взвыл от боли. В конце концов я сумел расширить щель настолько, что смог протиснуться наружу. Поперек двери лежало тело мертвого матроса — оно и не давало ее распахнуть. Я попятился от обезображенного трупа и не сразу обратил внимание, что буря заметно утихла: волны накрывали палубу уже редко, и силы их не хватало на то, чтобы сметать все на своем пути, как раньше. Почти все паруса «Пекода» были оборваны — некоторые унесло в море, другие болтались и хлопали на ветру, превратившись в куски истрепанного полотна; вся палуба была завалена обломками, расщеп­ленным деревом, отовсюду торчали выбитые, изломанные доски. Вдобавок все было опутано скрученными и спутавшимися такелажными канатами. И среди этого хаоса, около бизани, я увидел Старбека и Федаллу.

С трудом пробираясь между обломками, я пошел на корму. Они что-то кричали друг другу, пересиливая ветер, но замолчали, стоило мне приблизиться.