Just before I go (СИ)

Илья понимает, что у него дрожат пальцы. Но в этот раз уже не от волнения. А от гнева, накрывающего с головой с новой силой. Он проходил лечение у психиатра, когда был подростком. И до сих пор был уверен, что одним из основных источников его срыва был именно этот ублюдок. Илья делает несколько шагов навстречу к мужчине и протягивает ему ладонь, не скрывая дрожи в ней, которую замечает и Наполеон, медленно и выразительно поднимающий одну бровь.

– Илья Курякин. Помните меня?

Мистер Хаггинсон смотрит на него, смотрит прямо ему в глаза из-под своих опущенных век. И Илья готов поклясться, что этот ублюдок готов над ним засмеяться. Он просто сидит, не шевелясь, как восковая фигура.

Илья опускает руку, сжимая ее в кулак.

– Конечно, помните. Вы преподавали у нас английский. Несколько лет, – у Ильи дрожит голос. Обычно это ни к чему хорошему не приводило. Он был уверен, что обойдется разговором. Он же, черт возьми, человек, а не животное. Но теперь весь накопившийся гнев, вся его ненависть, жгущая нутро все двадцать с лишним лет, рвутся на свободу. – И я пришел только узнать. Почему именно я.

Он смотрит на мистера Хаггинсона и ждет от него хоть чего-то. Ответа, жеста, чего-нибудь. Но мистер Хаггинсон лишь смотрит на него, подняв уголки рта, создавая вокруг него еще больше морщин.

И вот тогда терпение Ильи иссякает. Он хватает чертов слуховой аппарат, запихивая его в ухо мужчине, и наклоняется, шипя сквозь стиснутые зубы, так что на лицо бывшего учителя брызжет слюна:

– Какого черта вы докапывались только до меня? Чем я таким выделялся на фоне всех остальных учеников, что все те годы вы выставляли посмешищем только меня? – Илья несдержанно и импульсивно трясет мужчину за плечо. – Давай, ублюдок, я знаю, что ты слышишь меня. Ответь, сука, какого хрена это был я?!

– Илья, – Наполеон сжимает его плечо пальцами достаточно крепко для того, чтобы почувствовать боль. – Прекрати сейчас же.

Илья резко выпрямляется, когда бывший учитель начинает кашлять, и это на несколько секунд отрезвляет его. Наполеон хлопает мужчину по спине, глядя на Илью исподлобья уже настороженно и почти дико. И Илья может его понять.

– Вот ком… – мистер Хаггинсон хрипло бормочет себе что-то под нос, и Илья сжимает руки в кулаки, на всякий случай держась немного подальше. Не хватало еще прибить его ненароком. – ..мунисты… Проклятые.

Илья хмурится, поднимая взгляд на Наполеона, взгляд которого становится обычным, руки которого гладят плечи дяди, продолжающего бормотать себе под нос.

– Вот об этих коммунистах я тебе говорил, Лео, об этих, – он снова кашляет, и Илья презрительно фыркает, откидывая голову назад.

Этот старик выжил из ума. Наполеон был абсолютно прав. У Ильи щиплет глаза и колит в носу. Это несправедливо. Это, мать вашу, несправедливо. Он проехал несколько сотен миль не ради того, чтобы вот так закончить, толком и не узнав, за что ему разрушили детство.

– Треклятые коммунисты, чтоб их всех, собачьи дети…

Илья опускает голову, глядя на старика. Он видит, как виновато на него смотрит Наполеон, словно он нес ответственность за сумасшествие своего дяди. Он помнит, как мать всю жизнь учила его уважать старость. Он и уважал. Всю жизнь. Но теперь, когда его нос щиплет от обиды и бессильной злобы, единственное, что он может, это медленно, поочередно приставить к лицу бывшего учителя английского два длинных средних пальца, с глухим рыком выдыхая: «Пошел. Ты. Сукин. Сын».

Илья разворачивается и выходит из дома быстрым шагом. К черту все. Поздно уже бросать курить, он и так одной ногой в могиле. И Илья затягивается, трясущимися руками закрывая огонек зажигалки «Зиппо» от ветра. К черту все. И этого урода к черту.

На обратном пути Наполеон не говорит ни слова. Только интересуется перед тем, как завести машину, куда нужно ехать, и после этого даже не открывает рот. Он даже не смотрит на Илью, отвернувшегося к окну и уткнувшегося в него лбом. Все было не так. Все было совершенно не так, как он хотел. Ему уже не восемь лет, а это означает, что плакать из-за подобного он попросту не имеет права. Но нос до боли колет от несправедливости и собственного бессилия. Оттого, что его план по освобождению души перед смертью не ладится уже в самом начале.

Наполеон заговаривает только тогда, когда останавливается возле гостиницы «У Аманды», когда вылезает из машины и упирается в ее крышу локтем, глядя на докуривающего четвертую за этот час сигарету.

– Эй. Мне жаль, что так получилось.

Илья отмахивается, не поднимая на него взгляд, и сжимает сигарету во рту губами крепче.

– Все в порядке, – он повторяет себе эту фразу, сжимая и разжимая кулаки, не разжимая зубов. Повторяет эту фразу уже в сотый раз за час. Он просто воспринимает все слишком близко к сердцу.

Сука.

Наполеон обходит машину, приближаясь к нему, и берет сжатый кулак Ильи, кладя поверх него свои пальцы с кольцом на мизинце. Он смотрит ему, дымящему, в глаза, и говорит ровным, спокойным голосом: